Мадам Пикассо. Энн Жирар

сквозь толпу. Все-таки он был ужасно нудным человеком, и его описание лучше всего свидетельствовало об этом. Она ненавидела прикосновение его влажной руки почти так же сильно, как и его предсказуемость. Но даже это не могло рассеять ее блаженство. Находиться здесь, на модной выставке, вместе с цветом парижского общества, было просто восхитительно, ее сердце просто пело от восторга.

      – В прошлом году они заставили осла помахать хвостом, и получилась картина. Ее выставили здесь. Этот хлам продали за четыреста франков, а художник вроде меня едва может заработать на жизнь, – бубнил Луи, не оставлявший тщетных попыток утешить свое самолюбие и испортить настроение Еве.

      Когда они вошли в следующий зал, Ева не знала, чего ей следует ожидать, но новый удар по чувствам еще сильнее потряс ее. Огромное пространство с игрой красок и света, заполненное множеством людей, бросило ее в жар. Там было много больших полотен, покрытых углами и линиями, с мертвенно-бледными кубами и запертыми внутри человеческими силуэтами, которые как будто пытались вырваться на свободу. При виде этих тревожных картин Еву охватила дрожь; она гадала, что пытались сказать художники. Вокруг толпилось слишком много людей, невозможно было сделать паузу и хотя бы немного подумать, но каждая картина как-то странно волновала ее.

      – Этих проклятых художников следовало бы называть дикими зверями, а не фовистами, – проворчал Луи. – Для них в искусстве нет ничего священного. Только посмотри на эти бессмысленные формы! – Он тяжело вздохнул и добавил: – Один из них и впрямь заработал себе некоторое имя, хотя теперь уже ясно, что он на голову выше всех остальных. Какой-то испанец по фамилии Пикассо. Чертовы испанцы!

      Он потер подбородок, глядя на огромный холст с серыми и бежевыми кубами.

      – Но мне хотелось бы познакомиться с ним. Быть может, частичка его тупой испанской удачи перейдет и на меня. По крайней мере, я умею рисовать лучше, чем осел.

      Разумеется, Ева слышала фамилию Пикассо. Все, кто что-то значил в Париже, говорили о нем и называли его настоящим ренегатом. Недавно она читала, что он прославился после того, как оставил стиль Матисса и стал основателем этого нового линейного стиля, презираемого Луи. Ева не разбиралась в живописи, но понимала, что эти картины буквально завораживают ее.

      Когда Луи отвлекся на разговор с двумя своими знакомыми, Ева одна вернулась в предыдущий зал и подошла к углу, украшенному большим холстом с изображением обнаженной полулежащей женщины. Она наклонилась ближе. Анри Матисс, «Голубая обнаженная». В этой эротичности не было никакой фальши. В пяти футах за ней располагалось панно «Радость жизни», тоже подписанное Матиссом. На этом полотне были изображены обнаженные люди, отдыхавшие и гулявшие повсюду, тела которых были окрашены в сочные оттенки желтого, красного, розового и голубого цветов. Одна пара даже… о боже! Ева постаралась удержаться от изумленного вскрика.

      Именно в этот момент она увидела его.

      Он смотрел на огромный холст, висевший