Цыган. Анатолий Калинин

от нее новой клятвы. Он заметил, что, давая ее, она улыбается какой-то вымученной улыбкой.

      Он забеспокоился:

      – Что с тобой? Ты не заболела?

      – Н-нет… Но мне что-то правда нехорошо. Что-то вдруг в голову ударило. Это я, должно быть, перегрелась сегодня за Доном на солнце.

      – А ты, мама, скорей иди ложись. Я у коровы сам почищу и травы ей на ночь брошу.

      И она послушно ушла в соседнюю комнату, легла на кровать, отвернувшись лицом к стенке.

      Ночью ему почудилось, что она плачет, и он, приподняв от подушки голову, окликнул:

      – Мама!

      Она не отозвалась. Тогда он решил, что ему приснилось. Иногда, бывает, приснится и такой сон, как будто это ты увидел или услышал наяву.

      Утром Ваня спросил у Нюры:

      – Ты ночью ничего не слышала?

      – Нет. Я вчера как натанцевалась на площадке, так сразу и уснула как убитая. А что?

      – Нет, ничего, – ответил Ваня.

      Вероятно, ему действительно все это почудилось.

      Все же он пришел к выводу, что мать могла расстроиться, узнав от него, как переживает Будулай потерю своей жены, и решил в дальнейшем избегать разговоров с ней на эту тему. Однако, к его удивлению, она сама стала каждый вечер интересоваться, как справляется он с работой, доверенной ему Будулаем, далеко ли еще до конца и удается ли Ване сохранить от Будулая свою тайну. Ей почему-то хотелось знать об этом в мельчайших подробностях: и какой должен быть узор на решетках ограды, и как будет выглядеть калитка, и скоро ли Ваня закончит последнего коня. Волей-неволей Ване приходилось удовлетворять ее любопытство. Он не мог бы сказать, что это было ему неприятно. Ему льстило, что мать вдруг воспылала таким интересом к его работе и разговаривает с ним об этом как с мужчиной.

      Отвечая ей, он говорил, что работа совсем подходит к концу, уже закончен и четвертый конь, осталось лишь сварить калитку. Он воспроизводил на листке бумаги карандашом, какой получается узор. А свою тайну ему пока удавалось от Будулая сохранить, хотя это и нелегко, потому что буквально приходится подстерегать минуты, когда Будулая не бывает в кузне. Да и кузня такая маленькая, что в ней трудно что-либо спрятать.

      – Это ты хорошо придумал, – говорила мать, относясь с неподдельным уважением к его тайне.

      Кроме того, она спрашивала у Вани, о чем они говорят в кузне, оставаясь долгие дни вдвоем с Будулаем. Не может же быть, чтобы они все время только и говорили о своей работе?! Ваня снисходительно усмехался:

      – Конечно нет. Только честное комсомольское?

      Она немедленно поднимала палец.

      Рассказывая, Ваня искоса любовался ею, не без сыновней гордости отмечая про себя, какая у него еще молодая мать, если она с такой жадностью, как девочка, раскрыв большие серые глаза и приподняв брови, слушает все те истории из жизни цыган, что сам Ваня узнал из уст Будулая. Поставит локти на стол и слушает не перебивая. А на другой половине большого обеденного стола точно так же поставила локти Нюра и тоже, распахнув глаза, слушает. Вылитая мать! Ее Ваня тоже заставлял давать комсомольское