Антрополог на Марсе. Оливер Сакс

в своем развитии в конце шестидесятых годов. Он выглядел ископаемым, последним хиппи.

      При обследовании Грега я обнаружил, что его конечности очень слабы, особенно левые, а более всего – ноги. Самостоятельно стоять он не мог. Его глаза были полностью атрофированы. Однако казалось, что Грег не знает о своей слепоте. Когда я показал ему часы и расческу, он сообщил мне, что видит авторучку и мяч. При этом Грег «не посмотрел» на показанные предметы, более того, он даже не повернул головы в мою сторону. Когда я поинтересовался состоянием его зрения, Грег ответил, что видит плохо, но тем не менее любит смотреть телевизор. Как я выяснил позже, Грег, когда «смотрел» телевизор, внимательно слушал звуковое сопровождение передачи и дополнял впечатление от происходившего на экране своим мысленным взором, воображением, при этом он мог даже не смотреть на экран. Вероятно, он даже не понимал, что значит видеть по-настоящему – случай достаточно редкий для человека, долгие годы видевшего нормально, и говоривший о том, что у Грега существенно изменился процесс познания, изменилось сознание и даже произошла трансформация личности[47].

      Общаясь с Грегом, я понял, что он живет лишь настоящим, точнее – сиюминутным. О прошлом, которое не выветрилось из памяти, он по собственному почину не вспоминал. О будущем он не думал и даже не задумывался над тем, чем станет заниматься в самое ближайшее время. У Грега не было ни стремлений, ни планов на будущее, ни, тем более, цели жизни. Он казался замурованным в кокон, время для него не существовало. Для нормальных людей настоящее подпитывается опытом прошлого и ожиданием будущего, для Грега настоящее было статичным и составляло всю полноту его жизни. И вот это существование было расценено кришнаитами как проявление святости, сверхсознание.

      Оказавшись в Уильямсбридже, Грег, еще совсем молодой человек, не проявлял ни досады, ни раздражения на судьбу. Попав в тихую заводь, он относился к своему положению со смирением, а скорее – с апатией, безразличием. Когда я поинтересовался, нравится ли ему в госпитале, он ответил: «У меня нет выбора». В душе я с ним согласился: ответ был точен и даже философичен, но философия эта проистекала от безразличия ко всему, вызванного повреждением мозга.

      Родители Грега, уделявшие сыну мало внимания, когда он жил вместе с ними, теперь часто навещали его. Когда они приходили, он оживлялся, но если они не появлялись несколько дней, он этого даже не замечал.

      Время для Грега проходило однообразно: он слушал пластинки со своими любимыми песнями, играл на гитаре или, сидя в кресле-каталке, перебирал четки, бессмысленно улыбаясь. Естественно, он проходил и медицинские процедуры: физиотерапию, трудотерапию, музыкотерапию. Через некоторое время после операции Грега перевели в отделение, где содержались одни молодые люди. Его приняли хорошо: тихий нрав, добродушие и игра на гитаре сделали свое дело. Казалось, и Грегу понравилось его новое окружение. Он даже сошелся с двумя пациентами, не подружился (сказать об этом нельзя),

47

Похожей болезнью страдал и другой мой пациент, Руби Г. Он тоже был слеп из-за появления в мозгу большой опухоли, затронувшей его лобную долю. Наблюдалась у него и потеря памяти, амнезия. Я наблюдал за Руби после удаления опухоли и убедился в том, что он не знает, что слеп. Когда я показал ему руку и спросил, сколько на ней пальцев, он ответил, даже «не взглянув» на меня: «Разумеется, на руке пять пальцев».

Менее радикальные изменения в психике человека происходят при поражении зрительной коры головного мозга, наблюдающегося при синдроме Энтона. Такие больные могут не знать, что слепы, но в других отношениях чувства реальности не теряют. Поражение лобных долей головного мозга приводит к более неприятным последствиям – и Грег, и Руби не только не понимали, что слепы, но и не понимали, что больны, не разумели, что страдают неврологическими и когнитивными расстройствами, не сознавали своей трагедии. – Примеч. авт.