Покинутые. Правдивые истории о трагических судьбах и поиске счастья. Надежда Шоркина

тогда я не знала, кто это. Красивый. Особенно цепляли глаза. Бабушка мне говорила:

      – Отойди в один угол. Видишь, он смотрит на тебя. Отойди в другой – он опять смотрит на тебя.

      Бабушка думала, что это волшебство. Я в свои пять – тоже. Это потом, когда я училась в художественной школе, я узнала, что у иконописцев был особый секрет: глаза на иконах должны быть расположены под определенным углом. Тогда складывается ощущение, что святой постоянно смотрит на тебя, куда бы ты ни встал.

      И вот как-то я приехала к бабушке в гости в деревню, а у нее чего-то не хватает. Вижу, иконы в углу нет. Я удивленно смотрю на бабушку, а она в ответ:

      – Украли…

      Ничего больше мне не сказала. Она была расстроена, а еще ей, видно, было стыдно, что позволила украсть семейную ценность.

      Потом мы узнали от тети Тани, сестры моей мамы, что приезжали два «гастролера». В деревне подтвердили, что мужчина и женщина были неместные. Пришли, втерлись в доверие, угостили пожилую вдову. А бабушка жила одна и временами любила выпить. В итоге гости что-то подмешали ей в вино (или в водочку, кто ж теперь знает). Проспала двое суток. Проснулась – нет иконы, а их и след простыл. Никто не видел, откуда приехали и куда уехали.

      Так и не стало в доме иконы, которая, по вере бабушки, оберегала ее дом. Бабушка стала хворать. А в начале 2000-х у нее произошел инсульт, после которого она прожила года два-три.

      На самом деле это всего лишь картина. Да, ценная, да, красивая и дорогая. Но настоящая ценность – всегда в близких нам людях. Берегите их!

      Воришка

      Когда началась война, Митьке было всего четыре года. Отца забрали на фронт в первые месяцы войны. Митька смутно помнит, как его провожали.

      Его отец и еще несколько деревенских мужиков сели в телегу, погрузили туда же вещмешки. Бабы выли. Митька наблюдал за этим и не понимал почему. Ну, уезжают и уезжают, чего ж такого. Мамка ж рядом.

      Мама Мити не так давно родила. Сестренка была смешная, пахла молочком. Присосется к мамкиной титьке и смешно посапывает. Митька то и дело с завистью поглядывал на Катюшку. Сладкое, небось, молочко-то? Но он уже большой, взрослый мужик. Когда его спрашивали, сколько годочков исполнилось, важно отгибал четыре пальца.

      – Теперь ты за старшего остаешься, – как-то сказала ему мама. – Я работать в колхоз пойду. Ты за Катюшкой приглядывай, у коровы в хлеву почисти, картошки свари к вечеру.

      Митька забылся, заигрался, про картошку вспомнил, когда проголодался. А хлев и вовсе не почистил. Мама вернулась к вечеру, вичкой[3] с досады отхлестала, чтоб неповадно было от работы отлынивать.

      Так и закрепились за ним эти обязанности, пока Катюшка не подросла. Вставал ранехонько. Мать в четыре утра уходила на работу. Он тут же в хлев бежал. Хлев был общий на несколько домов, так что бежать приходилось дальше своего двора. Валенки отцовские большущие еще для него, Митька постоянно вываливался из них, поэтому до хлева добегал босыми ногами. А потом прыгал в теплую вонючую жижу в хлеву по самую щиколотку. Тепло…

      Шел третий год войны. От отца никаких

3

Вичка – тонкая, гибкая ветка. (Прим. ред.)