Египет-69. Игорь Куберский

этой минутной слабостью… Однако, возместив убытки, продавец снова по локоть запускает руку в мошну своей галабеи и вытаскивает оттуда точно такой же «антик», только уже всего лишь за пять пиастров.

      Поодаль – загадочная гора, Сфинкс с отбитым носом и расплющенными лапами. Дальше начинается пустыня цвета темной охры, с барханами, что исслежены широкими стопами верблюдов, а по другую сторону в знойном свечении зелени – Каир.

      Кажется, что о нем ни говори, все ему впору. Каир – это мягкие теплые утренние часы с нежными красками неба, с тихой листвой, с птичьими голосами и мокрыми, только что заботливо политыми тротуарами возле лавочек, кофеен и магазинов, это жаркие пропыленные дни с вонью отбросов и грязи, с запахом фруктов и выпечного снадобья на пестрых нищих улочках, это козы, ишаки и философски молчаливые старики в галабеях на голое тело, это чумазые быстроглазые мальчишки, продающие жевательную резинку, газеты, расчески и авторучки, Каир – это вечера с быстро сгущающейся темнотой и вспыхивающей повсюду рекламой, это силуэты Города мертвых со склепами и мечетями, это голоса муэдзинов, растекающиеся далеко по кварталам с высоты минаретов, это хозяин лавочки, постеливший на тротуар под носом у прохожих свой коврик и с молитвой на устах опустившийся на колени спиной к проезжей части улицы, к ее многоголосому гулу, Каир – это бегущая строка названий американских кинобоевиков на фасадах кинотеатров, это потоки машин с сочными, будто восточными, голосами клаксонов, это кофейни, грязные и гулкие от азартных щелчков костяшками о столы, это тележки-жаровни, сладковато дымящие из своих тонких труб, их поджаренные солоноватые орешки так хороши к пиву, Каир – это богатство и нищета, роскошь и запустение, это веселые и привязчивые продавцы, сразу узнающие нас, русских, и приветствующие криком «караше, караше!».

      Да, арабы красивы поголовно – даже чистильщик обуви возле нашего дома, к которому я заглядываю раз в неделю.

      – Как деля, мистер? – кричит он, еще издали завидев меня.

      Я подхожу.

      – Чистим-блистим? – спрашивает он и снова повторяет: – Как деля, мистер? Слява богу?

      Чистит он долго, тщательно, он весь уходит в работу, голова его мотается слева направо, а потом справа налево, он словно разглядывает обувь со всех сторон под разными углами, дабы не упустить ни одного пятнышка, – мелькают локти, щетки, кисти рук – гуталин он намазывает на туфли прямо пальцами… Наконец, стукнув щеткой по ящику, он сигнализирует, что работа закончена, поднимает на меня свои прекрасные глаза и снова повторяет:

      – Как деля, мистер? Слява богу?

      Больше по-русски он ничего не знает.

      Шофер Ахмед, который иногда возит меня на газике, вдруг отрывает руку от руля и, показывая на кошку, перебегающую улицу, радостно провозглашает:

      – Кошька!

      Они учатся русскому у нас, мы арабскому – у них. Самое удивительное, что я уже могу объясняться с нашим шофером по-арабски,