Очерки кавалерийской жизни. Всеволод Крестовский

квартирьер пошел несколько впереди моей лошади.

      – Только вам… не знаю уж, понравится ли… – с запинкой проговорил он сомневающимся тоном.

      – А что так?

      – Да больно плохая квартера-с.

      – Так вы чего же глядели-то? Разве нельзя было занять которую получше?

      – Никак невозможно-с. Потому эта что ни есть самая прикрасная: хата, по крайности, попросторнее и печь при ей имеется, а продчия все не в пример сквернее-с, потому – как есть курные хаты: и холодно, да и грязно-с.

      Значит, из худшего менее худое. Ну да нашему брату привередничать в этих случаях не приходится: что есть, тем и пользуйся; и притом не в первой уже!

      Я соскочил с коня перед низенькой дверью хаты, к которой привел меня квартирьер. Он прошел в темные сени, указывая мне дорогу, и раскрыл дверь, из которой повалил чадный пар клубами.

      – Бог помочь, хозяева! – проговорил я, войдя в хату.

      – И на веки веков. Амен! – ответил мне из угла сиплый, как будто сдавленный в хилой груди мужской голос.

      В хате было жарко натоплено, так что под потолком ходил, как в бане, густой и прелый пар, скопившийся от действия теплоты на отсырелые стены. Припахивало тем угарцем, который остается от рано закрытой печи после выпечки хлебов.

      Я осмотрелся в этом паре, но нигде не нашел и признака моей походной кровати.

      – А где же вещи мои? – с удивлением обратился я к квартирьеру.

      – Не могу знать.

      – Да разве Бочаров с фурманкой не приезжал сюда?

      – Никто не приезжал. Мы цельный день здесь, а никого не видали; да кабы приехал, так ему, окромя как сюда, и деваться некуда.

      – Милый сюрприз – нечего сказать!.. Только его и недоставало!

      Я осмотрелся, выгадывая себе, как бы получше устроиться в данном положении. У двух стен находились плотно приколоченные и вбитые в земляной пол узенькие лавки. Улечься ни на одной из них не было почти никакой возможности: и узко, и мокро – потому что со стен течет. Я приказал принести себе куль соломы и бросить его на пол в наиболее чистом переднем углу. Но, черт возьми, как есть хочется!..

      – Хозяин! Нет ли у вас чего-нибудь закусить?

      – А ничого нема, паночку!

      – Нет ли похлебки какой, что ли, какого-нибудь кулешику, или гороху? Разогреть бы, коли холодный?

      – Та не, кажу, паночку! Якой-с там кулешик, када и у доме крупы нема!

      – Ну, может, яйца есть или сало?

      Хозяин усмехнулся с какой-то едкой горечью.

      – Э! – безнадежно махнул он рукой. – Ани сала, а-ни яец – вичого! Адна беднота та цеснота, што и-и Боже мой!..

      – Да сами вы едите что-нибудь?

      – А так. Ядмо, алеясь и яда таковська! У воду покидаемо скариночки хлеба та цибульку, та ось и уся яда!.. А сало, – прибавил он, помолчав немного, – як кабаны поколим, то и сала тоды сдабудзем!

      Плохое утешение! Впрочем, Свиридов побежал по деревне да в жидовскую корчму – промыслить для меня чего-нибудь съедомо-го. Я скинул с себя амуницию и закурил папиросу, которая,