Человек-лягушка. Марина Монток

и за неделю икра становилась растекшейся жижей, пахнущей болотом и гнилью.

      Летом она искала на пыльной разрезанной надвое грунтовке высушенных до корочек потемневших раздавленных машинами и велосипедами неудачливых жаб и лягушек.

      Сейчас я понимаю, как это противно, должно быть, звучит.

      Но дело в том, что когда ты младший в семье – ты воспринимаешь мир через дополнительную причудливую линзу. Старший – брат или сестра – ты смотришь на него и как будто обретаешь возможность видеть будущего себя. Повторять за старшим, чувствовать естественность этого повторения – часть бытия младшим.

      Я считала старшую сестру не просто идеалом и ориентиром, я считала ее своей неизбежностью. Мне казалась, что когда мне будет двенадцать – я буду точно такой же, какой была она в свои двенадцать.

      С момента рождения мной в основном занималась сестра, поэтому мне было сложно отделить от нее свое уникальное «я». Я была сумрачным шлейфом ослепительной кометы, и я всего лишь ожидала. Верила, что, она, продвигаясь по жизни, будет освещать путь и мне, подсказывать шаги. А мне останется только успевать занимать освобожденное место.

      На банки она клеила бумажки канцелярским дешевым скотчем, который скатывался, оставляя грязный клейкий след.

      Что было на этих бумажках? Что было в ее толстой темно-зеленой тетради с заметками?

      Цифры, шифры, инструкции, рисунки, списки…

      Я никогда не задавала вопросы, хотя внутренности зудели от любопытства.

      Таково было негласное правило моей сестры, каменная конструкция. Разговорами занималась она, а я должна была только слушать.

      Я была и не против – слушать, ведь она, правда, была очень талантливой. Научилась читать в три с половиной, и к моему рождению прочитала уже несколько десятков книжек, дойдя до уровня сложности «Алых парусов» в шесть с половиной лет. Когда она не занималась ловлей головастиков или выемкой влажных комьев икры, она рассказывала мне истории. Выхваченные памятью отрывки чужих книг разрастались причудливыми, порой жутковатыми подробностями. Пугающие находки, судьбоносные встречи, таинственные миры с неясными законами физики и морали, формирующимися из мимолетных состыковок реальности и сна. В одном мире люди разговаривали паутиной, в другом мире шла война между подземными лягушками и небесными кошками, в третьем – божественной лягушке приносили в жертву каждую перворожденную девочку.

      Я знала, что это были ее фантазии.

      Но иногда она рассказывала истории так, как будто они были реальны.

      Например, истории про Человека-Лягушку.

      В свои двенадцать я была совсем не похожа на сестру.

      Она училась на одни пятерки. Дар словоплетения, который она оттачивала на мне, помогал создавать те иллюзии, которые ей были выгодны.

      Могло сложится впечатление, что она обязана была стать изгоем со своим пристрастием к земноводным, но напротив – она всем нравилась. Она была самой умной, самой красивой, с длинными темно-русыми волосами. Стометровку бегала быстрее всех, занималась фортепиано.

      Меня же ждало большое разочарование, когда стало ясно, что я не могу просто взять и стать своей сестрой.

      Оказалось, что мне нужно было становиться собой.

      Но очень сложно становиться собой, когда большую часть жизни ты был никем –сумрачным шлейфом, ролью без слов, безликим человеком, ожидающим в очереди.

      Когда сестра стала старше, мать продолжала навязывала меня ей в компанию, и мне приходилось семенить за длинноногими подростками, вдыхая первый дым ворованных сигарет. Раздражение на мать, сестра вымещала на мне. Во время таких прогулок она принципиально не разговаривала со мной и в целом делала вид, что меня не существует.

      Но после того, как я наткнулась рукой на ржавый штырь, убегая от того, кого мы с сестрой посчитали Человеком-Лягушкой, а подруги сестры посчитали охранником заброшенного немецкой виллы – мать перестала заставлять сестру брать меня с собой.

      Впрочем, вскоре и это изменилось. Все изменилось.

      Когда моей сестре только исполнилось восемнадцать, она пропала.

      Через несколько месяцев выяснилось, что она сбежала в Москву с каким-то мужчиной. Она позвонила матери, один-единственный раз – меня тогда как раз не было дома.

      Больше мы ничего о ней не слышали.

      На уроках я не могла удержать взгляд на меловом шифре на темно-зеленой доске дольше минуты. По поверхности шли круги, со дна поднимались цепочки перламутровых пузырьков. Я сдавала пустой листок с самостоятельной работой (точнее с ее отсутствием), и не всплывая с илистого дна, глядя на окружающих людей через толстый слой текучего мутного стекла, тащилась на следующий урок. Мне уже было плевать на двойки и тройки. Опасными в школе были не уроки, а перемены. И моей, не очень-то амбициозной целью, было прокрасться из кабинета в кабинет, не будучи замеченной.

      Я могла быть невидимкой для всех, кроме Кристины.

      Я не знаю точно, почему она выбрала именно меня