Где стоп-кран у карусели. Александра Никогосян

о рычажок – и понеслось! На мою спину карабкались дети, весело смеялись и махали руками тем, кто остался за бортом…

      Потом все изменилось. Карусель забросили, парк зарос дикими злобными растениями, дети приходить перестали. Жаль…

      Вот, помню, однажды, лет тридцать назад, привели на карусель какого-то милого карапуза, который пытался откусить мое ухо. Конечно, не откусил, зубами не вышел… Но затрещину от высокой дамы получил хорошую… Наверное, бабушка. В шикарном пальто, шарфике и шляпке… Такую и бабушкой называть как-то даже неудобно. Дама.

      Малыш не заплакал, видимо, такой стиль воспитания был привычным. А Дама оглядела мое чуть погрызанное ухо и зачем-то обтерла его платком. Карапуз сидел тихохонько, вцепившись мне в шею. Чешую моей краски с его мордахи вытереть не озаботились, и он так и сидел – чешуйчатый… А бабушка брезгливо осмотрела платок и красиво закинула его в ближайшие кусты. Она была очень интеллигентная и чистоплотная, эта дама…

      ***

      Теперь я поизносилась, бока стали обшарпанными, краска слезала клочьями…

      Какой-то шутник выкрасил мой хвост в черный цвет. Лучше бы так оставил,

      как есть – полуседыми перьями. Один глаз, правый, мне залепили жвачкой.

      Да он мне не очень-то и нужен. Я и левым вижу то, что творится на расписных (тоже очень облезлых), саночках впереди меня. Лучше бы не видеть… Позади меня

      тоже кто-то есть. Повернуться и посмотреть я не могу, но, судя по ржанию, это какой-то конек-горбунок.

      Оглядываю свободным от жвачки глазом доступное мне пространство и вздыхаю… Тоска. Уж лучше бы уши грызли, как раньше.

      Хотя непотребство на саночках впереди меня продолжает твориться.

      Наверное, это в генах у людей… В каком-то одном гене, с сильно

      подмоченной репутацией… Слышала как-то, что есть такой у людей – от прародителей достался. Об этом рассуждал смотритель карусели с каким-то бородатым мужиком. Я ничего не поняла, но запомнила… В общем, теперь я думаю, что Содому и Гоморре будет легче в день Суда, чем этим саночкам…

      ***

      Я овца. Нет, не белая пушистая милая овечка, вовсе нет. Грязная, клочковатая, вся в репьях. Морда, прямо скажем, туповатая…

      Я бреду позади всего стада, спотыкаясь об камни и путаясь в траве. Идти тяжело, встречаются ущелья, где мы протискиваемся по одному, оставляя на скалах клочья шерсти… Узко, тесно, но другого пути, как видимо, нет…

      Куда мы все идем – я не очень понимаю… Слухи иногда доносятся, но мои древесно-стружечные мозги слухам не доверяют… Говорят, что где-то там, далеко-далеко впереди, почти за горизонтом, есть Пастух, Который нас всех и ведет. Никто из нас Его никогда не видел…

      Иногда мне достается палкой по спине, но это совсем не больно. Может, немного обидно… Но зато я встряхиваюсь, поднимаю нос выше и стараюсь пробиться вперед. Рядом со мной идет (летит?) сияющий, прозрачный, с огромными крыльями… Похоже, он любит меня. Потому что иногда дает мне такого пинка, что я вылетаю почти к началу процессии. Хватаю молитвослов, псалтирь, и на несколько дней моя морда умнеет.

      Порой я чувствую, как Кто-то невидимый бережно выпутывает из меня пару-тройку репьев, и идти становится легче. Я очень ленива и труслива, поэтому до ужаса боюсь отстать и потеряться, остаться одной… Тогда мне точно не найти дороги… Но Тот, Кто очищает меня от репьев, – Он обещал спасти…

      Я думаю об этом, и становится веселее.

      ***

      Я – Марфа. Не верите? Ну что ж, правильно, в общем. Какие сейчас Марфы? Но пусть будет так… Облезлая рассудительная лошадь и репейная глупая грешница овца как-то умудряются уживаться во мне. Очень часто они ведут между собой споры, довольно умные, с моей, человеческой, точки зрения. Я даже не всегда их понимаю… Ну да не важно.

      Выросла я на станции скорой помощи. Мама работала врачом, оставлять меня было не с кем, вот и "работала" я вместе с мамой…

      ***

      Я – чадоубийца. При блаженно-сладостном наркозе не слышно, как кричит и прячется твое дитя. А потом очнулся – и домой. Вроде как и не было ничего… Никого…

      Однажды в абортарий пришел очень молодой бородатый человек в длинном одеянии. Батюшка. Женщины, человек шесть, на мгновение вынырнули на поверхность, взглянули равнодушно… и втянули свои глаза обратно, внутрь, рассматривать и раздумывать…

      Батюшка тихо попросил не делать ЭТОГО. Все молчали, и только одна, Таня, кажется, добродушно сказала:

      – Так вот четверо уже, куда еще пятого?

      Батюшка не знал – куда. Знал только, что это смертный грех. Для всех нас это слова не значили ничего. Для меня лично – точно.

      – Нет, ты попробуй, попробуй пятерых поднять! – не унималась Таня.

      Батюшка сильно смутился. Он ничего не мог попробовать, потому что – монах… Нашли, кого присылать. Он говорил что-то еще, но, встречая шесть пар пустых стеклянных глаз, умолкал. А для меня, тогдашней лошади, он был вообще не авторитет. Попробуй сам, попробуй!

      Теперь, когда я мою полы или