Роман с тёщей. Валерий Ланин

(брат) плачет: «Опять ведьма осталась, не вышла замуж».

      Выбирала женихов. «Этот перестарок.» – Восемнадцать, девятнадцать лет… Потому в пятнадцать, шестнадцать женились.

      Маленькая была, телят вовремя не пригнала, проплясала. С девчонками, с ребятишками. Уже темняет. А там телят не один и не два, и не три, а косой десяток. Отец взял кнут и давай её драть.

      Выдрал, она ему в ноги поклонилась: «Тятя, прости».

      Один у нас в соседях был. Война кончилась, он в трудармейцах был. Поехали с отцом к невесте. Он её не видел, и она его. Что делать? Ведь женют на ней.

      – Пойдём, девица, погуляем на улицу.

      – Пойдём.

      – Знаешь что, давай годик погуляем…

      Она и согласилась.

      О, слава Тебе Господи, удрал я от этой невесты.

      Отец: «Ты что делаешь?»

      Молчу.

      Я рыжий, да приехали сватать, – она рыжая-прерыжая.

      Вот так только и спасся от этой невесты. Моя бы девушка и осталася.

      Костя, племянник. Доходяга был. На носилках привезли с Украины.

      – Пойду в город за назначением в гороно.

      – Ты хоть немножко обыгайся.

      – Ещё обыгайся…

      Пошёл. Денёк коротенький. И вернулся, и все ноги в кровь стёр.

      – Ну, ладно, смажь чем-нибудь.

      И жена вышла заслуженным учителем, и он. Вот они какие хохлы.

      Фёдор Иванович, брат.

      – Хведя.

      – Що, Манечка.

      – Що ты за детями плохо смотришь…

      Она ему всё говорила; как вздумает, так и назовёт.

      И Шура, взрослая девушка: «Що, мамочка?»

      Петя, Миша, Митя, Мария, там не вспомнишь всех, привезёт полную телегу… Какие умные дети были. Вообче, они держали детей как положено, чтобы дети не путались под ногами у других людей. Ему ничего не стоило и Шурку в угол поставить.

      – Що так ложку держишь, смотри, пролила.

      Не насмешили своими детьми. Всё «вы». У них так: старше их, уже «вы».

      90 лет, ещё не сгорбатился. И так играет на баяне! Встаёт в два часа ночи, ему работать что-нибудь надо. Ему девять десятков, ей восемьдесят доходит. Утром встанет, парк обежит, дом обойдёт, на Тобол сходит. И матрац несёт хлопает, и подушки хлопает. У них был дом свой, их снесли, тут дали. Он дом продал. Ещё и внучку вырастили.

      Матрёна Ивановна говорит: «Пойду. Где она блукается?» Взяла ремень с собой. Внучка стоит у ворот с парнем. Нахлестала. Вот, айда, похлещи другую. Теперь у внучки двое детей, у Светки. Девчонка Искринка, парнишка Ярко.

      Матрёна Ивановна: «…Или с прутиной явлюсь». Порет их почём зря. Надрала, поставила в угол, один на неё:

      – Баба Яга.

      Как отец взял его… Услыхал. «Вот я вас возьму в шорохи…» Умница какой. Кто бы, говорит, меня так ростил. А другой бы что?

      Когда пряжкой навернёт, когда как, чем угадает. Распсихуется…

      Светка к ней хорошо относится: «Хорошо, что она меня так держала строго».

      Не будь голодомора, так бы и жили на Украине.

      – Я слушаю.

      У нас