Пламя одержимости. Майк Омер

плач дал ей понять, что проснулся Рон. Она прошла в их спальню и склонилась над сынишкой, лежащим в кроватке. Тот беззубо ухмыльнулся и что-то булькающе пролепетал.

      – Привет, детка, – прошептала Дилайла. Неуклюже попыталась приподнять его левой рукой, но ничего не вышло. Рон расплакался. Стиснув зубы, она подняла его обеими руками, преодолевая приступ боли. Естественно, подгузник на нем был тяжелым. Она уже дважды меняла его после утреннего происшествия с выдвижным ящиком и теперь боялась этого. Дилайла уже подумывала, не позвать ли Эмили и не попросить ее сменить подгузник. Можно было бы сказать, что это просто такая игра. Они играют в дом, а Эмили в нем мама. Или что сегодня «День наоборот», и Дилайле с Эмили надо поменяться ролями. Эмили это понравилось бы.

      Но тихий голос в голове у Дилайлы подсказывал ей, что Эмили сразу все поймет. Что маме хочется, чтобы она поменяла подгузник своему брату, потому что папа опять сделал ей больно.

      Нет, к черту все это… Уложив Рона на пеленальный столик, Дилайла проделала всё это сама, заставив себя убедиться, что чистый подгузник сел плотно и удобно, пусть даже при этом и всхлипывала от боли.

      Наконец закончив, она отнесла Рона в кухню и сказала Эмили:

      – Ну что, пойдем прогуляемся?

      Усадив было Рона в коляску, Дилайла вдруг остановилась. Вот черт… Одет тот был явно не для выхода на улицу. И в обычный-то день одеть его было практически невозможно – так он брыкался и извивался, а уж теперь… У нее перехватило дыхание. Она чуть не сдалась прямо здесь и сейчас. Предположим, Эмили можно усадить перед телевизором. А потом… просто дождаться конца дня. Завтра будет легче.

      Стиснув зубы, Дилайла покатила коляску в комнату сына. Выдернула из кроватки одеяла и завернула его в них, укутав как можно плотнее. Сойдет.

      Снаружи, на заснеженной улице, дышалось уже немного полегче. Эмили, укутанная в свое розовое пальтишко, вприпрыжку шла перед ней, отдуваясь на морозе облачками пара. Рон с любопытством глазел на проезжающие мимо машины. Он просто обожал автомобили, особенно грузовики. Когда мимо проезжал грузовик, он всегда показывал на него, чтобы привлечь внимание своей мамы к этому самодвижущемуся чуду.

      Разум Дилайлы был по большей части пуст. За пределами дома, вдали от Брэда, можно было не бояться каких-либо неприятных неожиданностей. И без этого всепоглощающего страха почти казалось, что все ее мысли окутывает мягкий пушистый туман. Она позволила себе вообразить, как уходит от Брэда, что представлялось совершенно несбыточной мечтой. Потом всплыли другие фантазии – например, что Брэд вдруг попал под грузовик или автобус. Или что у нее появилась машина времени и теперь можно вернуться в прошлое, чтобы предупредить саму себя… Хоть Дилайла и понимала, что ничего у нее не выйдет. Достаточно представить, как она, семнадцатилетняя, вся такая уверенная в себе и в окружающем мире, встречается с этой сломленной двадцатитрехлетней развалиной. В семнадцать лет двадцать три – это почти что восемьдесят, что-то совсем