Тысяча шагов в ночи. Трейси Чи

егося постоялого двора в деревне Нихаой[1], Миуко была самой обычной по всем мыслимым меркам: красота, ум, обхват бедер – все было при ней, кроме одного.

      Она была необычайно громкой.

      Однажды, когда ей было два года, мать решила силой затащить девочку в один из кедровых тазов в трактире, в то время как у самой Миуко намерений принимать ванну в тот день не было. Она заверещала так пронзительно, что основания зданий задрожали, колокола близлежащих храмов зазвонили, а приличный обломок и без того полуразрушенного моста с ужасным скрипом рухнул в воду, переплыв реку на добрую четверть мили.

      Это было простое совпадение. Миуко в действительности не являлась причиной землетрясения (по крайней мере, не в конкретном случае), но несколько жрецов, прослышав о ее выдающихся вокальных способностях, все как один бросились изгонять из ребенка бесов. Не имело значения, какие заклинания произносились и какие благовония сжигались, они в конце концов столкнулись с разочарованием, обнаружив, что она на самом деле не была одержима. Вместо демона, которого родители держали на руках, оказался лишь голосистый ребенок. Хотя нет, хуже. Голосистая девочка.

      Помимо всего прочего, от девушек служилого сословия – а на деле от девушек всех сословий в Аваре – ожидалось, что они будут говорить тихим, мягким голосом, иметь хорошие манеры, быть миловидными, очаровательными, послушными, грациозными, уступчивыми, скромными, услужливыми, беспомощными и во всех отношениях слабее и немощнее любого мужчины. К несчастью для Миуко, этих качеств у нее было крайне мало. И как итог, к своему семнадцатилетию она обнаружила, что не только способна отпугнуть мужчину силой своего мощного голоса, но и имеет достойные сожаления склонности проливать чай на гостей, совершенно случайно пробивать дырки в ширмах из рисовой бумаги и высказывать свое собственное мнение внезависимости от того, просили ее об этом или нет.

      Ее отцу Рохиро хватало благоразумия никогда не обсуждать с ней этого, а к тому моменту, когда это стало иметь значение, мать девушки давно покинула их. Но Миуко знала, что это ее долг как единственной дочери: найти мужа, родить сына и сохранить наследие отца, передавая семейное дело следующим поколениям. С годами она научилась скрывать свою точку зрения за улыбкой, а истинное выражение лица – за спущенными рукавами, однако несмотря на старания, она плохо подходила на роль прислуживающей девушки. Была слишком заметной, откровенно говоря, что делало ее непривлекательной в обоих случаях: и как служанку, и как женщину.

      Потому, учитывая немногочисленные перспективы, Миуко посвятила свои дни содержанию отцовского трактира. Подобно всей деревне Нихаой, постоялый двор претерпевал разорение. Крыша нуждалась в кровле. Соломенные циновки требовали починки. Миуко с Рохиро чинили то, что могли, а если чего-то не умели – вполне обходились и без этого. Они в целом вели спокойную, размеренную жизнь, и Миуко не испытывала (по крайней мере, так она себя убеждала) недовольства.

      Однако все изменилось, когда она уронила последнюю чайную чашку.

      Стоял поздний августовский полдень, и ничего необычного не происходило. В деревенском храме сидели жрецы и, скрестив ноги, с разной степенью успеха медитировали согласно повелению свыше. Хозяин чайной взвешивал высушенный жасмин на латунных приборах в форме императорских бабочек. В то время как в трактире из рук Миуко выскользнула чайная чашка, когда она убирала ее, и разбилась на мелкие осколки, ударившись о пол.

      Миуко вздохнула. За прошедшие годы она повредила все имеющиеся в сервизе чашки. Были среди них те, которые она уронила, те, что треснули во время чистки, а также те, которыми она скакала по каменному двору, представляя, что они были пони (но случилось это лет десять назад). Будучи керамическими, чайные чашки были хрупки по своей природе, но неуклюжесть Миуко настолько усиливала ее волнение, что казалось, стоит только взглянуть на них, и они разобьются.

      Учитывая, что последние оставшиеся чашки были либо со сколами, либо склеены, Рохиро решил, что пришло время их заменить. Ему, как правило, нужно было пройти до гончарной мастерской одну милю, но из-за сломанной ноги в этот раз он остался в трактире обслуживать единственного на этой неделе гостя – однорукого владельца фермы по производству шелка, который ненавидел людей, а Миуко отправил за чайными чашками.

      Взяв зонтик, она нетерпеливо выскочила из постоялого двора. Во все времена считалось, что девушки не должны появляться в обществе без сопровождения родственника мужского пола, но ввиду отсутствия собственной матери и усугубляющегося состояния трактира отец Миуко, по общему признанию, проявлял небрежность в отношении этого обычая. Потому-то в прошлом Миуко и дозволялось забирать чай из чайной или ходить за яйцами к одному из оставшихся фермеров. Подобные поручения, однако, ограничивались деревней, а перспектива отправиться к обжиговой печи, что находилась далеко за пределами Нихаоя, наполняла Миуко головокружительным восторгом, который она не могла подавить.

      Рохиро, статный, широкоплечий мужчина, стоял в дверном проеме и наблюдал за Миуко. Ее мать говорила, что Отори Рохиро был куда привлекательнее, чем любой другой мужчина из захолустной

1

Дословно «почти пришли». Согласно деревенской легенде, много веков назад, когда Старая Дорога была лишь прогулочной тропинкой, по которой отец и сын направлялись в город. Сын, становясь все нетерпеливее от длительного пути, продолжал спрашивать: «Где мы, отец? Где мы?», и отец, устав от непрекращающихся вопросов ребенка, продолжал отвечать: «Почти пришли. Почти пришли». Сказано, что позже сын основал эту деревню в качестве привала для путешественников, дав ей название Нихаой в память о своем отце. – Здесь и далее примеч. автора.