.

забирая от него властной рукой бутылку и пряча её в шкаф.

      – Лю-юба, Лю-юба, – разгубленно воскликнул он ей вслед, а потом, безнадёжно махнув рукой, залпом допил недолитую рюмку водки.

      Воцарилось неловкое молчание, нарушаемое потрескиванием сухих поленьев в русской печи, да тиканьем настенных ходиков.

      – Вы его, ребятки, не слушайте, – сказала Любовь Матвеевна, возвращаясь к столу и с укором посматривая в сторону мужа. – Выпил маленько лишнего, вот и несёт всякую ахинею.

      Окончив трапезу и встав из-за стола, друзья поблагодарили хозяев за вкусный, сытный обед.

      – Гена! Кур надо бы покормить, – напомнила хозяйка мужу, собирая со стола, – с самого утра ведь не кормлены. Да, и дровишек малость наколите вместе с Митей. А я уж как-нибудь постараюсь развлечь наших дорогих гостей. Ну, ступайте же.

      Пока её мужчины занимались исполнением возложенных на них домашних обязанностей, Любовь Матвеевна успела кратко, но содержательно, рассказать о своей семье. Под конец она упомянула о Митькиной стеснительности, о его душе «врастопырку» и о том, что он любитель иной раз приврать.

      – Да мы за ним подобного что-то не замечали, – переглянулись друзья.

      – И не заметите. Он у меня вели-и-икий артист. Ну ничего, всё ещё впереди, – как-то уж больно загадочно произнесла Любовь Матвеевна. – Но от меня он всё равно ничего не скроет. Я по нему сразу могу определить, когда он говорит неправду.

      – А как это вам удаётся, тёть Люб? – поинтересовались гости.

      Она добродушно рассмеялась и в глазах её засветились весёлые, хитрые огоньки.

      – Как? А когда он мне врёт, то, не ведая того сам, делает вот так, – и она, прижав большой палец левой руки к ладони, сжала его в кулаке.

      Раскрасневшиеся от мороза, в дверь ввалились отец с сыном, неся в своих объятьях по охапке дров, пахнущих свежестью леса и зимнего дня. Скинув дрова на пол, они аккуратно сложили их под небольшую нишу рядом с печкой.

      – Что ещё, мам? – спросил сын.

      – Больше ничего, дальше я уже сама справлюсь. А вы идите, занимайтесь своими делами.

      Любовь Матвеевна продолжала хлопотать на кухне, Геннадий Акимович уселся в гостиной смотреть воскресную телепередачу, а Митя повёл своих друзей в свою комнату. Обставлена она была просто и неприхотливо, без всяких излишеств, по-спартански: стол с тремя стульями перед окном, две аккуратно застеленные кровати, над одной из которых висел в рамке портрет улыбающегося, молоденького морячка, а над другой – гитара на верёвочке, книжная полка в углу, да вот, пожалуй, и всё.

      – А это кто? – спросил Малышев, указывая на портрет.

      – Федя, брательник мой, старший. В мореходном училище учится, – не без гордости ответил Сапожков.

      – А гитара чья? – поинтересовался Остапенко, протягивая к ней руку.

      – Моя, конечно.

      – А можно?

      – Чего спрашиваешь? Конечно бери.

      – Эх ты, балда! Чего же раньше молчал, что