Сводные, (не) любимые. Эльвира Осетина

дочери Великого Леса со всякими низшими даже близко общаться, не то что думать о чем-то другом. К тому же люди могли рассказать о том, кто я, нашим врагам, у которых магия на более высоком уровне, и тогда нас обеих убьют.

      Вот так я и жила.

      В полном одиночестве.

      Часто, порой раз в неделю, создавая себе новую личину. Или вообще надевая отвод глаз.

      Ни друзей, ни близких. Только редкие переписки с мамой.

      И единственное, чем я могла довольствоваться, – это подглядывание за другими.

      Поначалу я считала себя невероятно крутой, ведь у меня, в отличие от бездарных людишек, была магия, и поэтому я несколько раз серьезно была ранена.

      После этих увечий и пяти лет жизни в интернате я научилась уважать и бояться тех, кто меня окружал.

      И что бы ни говорила мне мама про «жалких людишек», я вдруг осознала, что мы с ней более жалкие, чем они.

      Время шло, я взрослела и понимала, насколько сильно я одинока.

      Больше того, я начала завидовать тому, что даже в таких условиях выживания взрослеющие и никому не нужные дети создавали самые крепкие союзы.

      Здесь, в интернате, было именно так.

      Если ты не научишься любить и доверять тому, кто рядом, ты просто не сможешь выжить.

      Поэтому, наверное, все эмоции у детей были утрированы. Если ненависть, то лютая, если любовь, то до гроба.

      Здесь страсти кипели почище всяких мелодрам, которые мы иногда смотрели, собираясь всей гурьбой перед сном у телевизора в общем зале для игр.

      Взрослым по большей части было плевать на подростков. И в межличностные конфликты они почти не вмешивались.

      Их задача была накормить, одеть, помыть, отправить в больницу, если заболел, или в школу на учебу, а дальше дети были предоставлены сами себе.

      Даже тех, кто сбегал, они не искали. Вернулся – и ладно, живи дальше. Не вернулся – ну и бог с тобой. У нас таких, как ты, еще пять сотен человек, надо, чтобы они были одеты, обуты, умыты. Всё. Дальше сами как-нибудь.

      Через семь лет жизни я начала жалеть малышей или тех, кто попал в интернат из тепличных условий, враз лишившись всех родителей. Потому что хоть и была уже взрослой (все же двадцать пять по меркам людей уже прожила), но всё равно понимала, что я почти такая же, как они.

      Враз лишилась мамы и более-менее нормальных условий для жизни.

      И поэтому иногда защищала их от местных.

      Но быть с ними рядом слишком долго я не имела права, ведь я не взрослела физически, поэтому постепенно мне приходилось уходить в тень и прощаться с ними навсегда.

      Сама не понимаю, зачем это делала. Наверное, чтобы не сойти с ума от одиночества. Не иначе.

      А может, просто решила взять под своё покровительство «жалких людишек».

      Так я порой успокаивала себя.

      Ведь я дитя Великого Леса, и не пристало мне опускаться до них…

      Но порой было так тоскливо, что хотелось хоть какого-то общения.

      И привязывалась к ним, как бы мне ни хотелось этого избежать.

      Позже я продолжала присматривать за детьми, уже маскируясь под другой личиной.

      Так