Три сестры. Антон Чехов

значит, не близко.

      Неловкое молчание.

      Тузенбах. Шутник, Василий Васильич.

      Ольга. Теперь и я вспомнила вас. Помню.

      Вершинин. Я вашу матушку знал.

      Чебутыкин. Хорошая была, царство ей небесное.

      Ирина. Мама в Москве погребена.

      Ольга. В Ново-Девичьем…

      Маша. Представьте, я уж начинаю забывать ее лицо. Так и о нас не будут помнить. Забудут.

      Вершинин. Да. Забудут. Такова уж судьба наша, ничего не поделаешь. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, – придет время, – будет забыто или будет казаться неважным.

      Пауза.

      И интересно, мы теперь совсем не можем знать, что, собственно, будет считаться высоким, важным и что жалким, смешным. Разве открытие Коперника или, положим, Колумба не казалось в первое время ненужным, смешным, а какой-нибудь пустой вздор, написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной…

      Тузенбах. Кто знает? А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!

      Соленый (тонким голосом). Цып, цып, цып… Барона кашей не корми, а только дай ему пофилософствовать.

      Тузенбах. Василий Васильич, прошу вас оставить меня в покое… (Садится на другое место.) Это скучно наконец.

      Соленый (тонким голосом). Цып, цып, цып…

      Тузенбах (Вершинину). Страдания, которые наблюдаются теперь, – их так много! – говорят все-таки об известном нравственном подъеме, которого уже достигло общество…

      Вершинин. Да, да, конечно.

      Чебутыкин. Вы только что сказали, барон, нашу жизнь назовут высокой; но люди всё же низенькие… (Встает.) Глядите, какой я низенький. Это для моего утешения надо говорить, что жизнь моя высокая, понятная вещь.

      За сценой игра на скрипке.

      Маша. Это Андрей играет, наш брат.

      Ирина. Он у нас ученый. Должно быть, будет профессором. Папа был военным, а его сын избрал себе ученую карьеру.

      Маша. По желанию папы.

      Ольга. Мы сегодня его задразнили. Он, кажется, влюблен немножко.

      Ирина. В одну здешнюю барышню. Сегодня она будет у нас, по всей вероятности.

      Маша. Ах, как она одевается! Не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, желтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка. И щеки такие вымытые, вымытые! Андрей не влюблен – я не допускаю, все-таки у него вкус есть, а просто он так, дразнит нас, дурачится. Я вчера слышала, она выходит за Протопопова, председателя здешней управы. И прекрасно… (В боковую дверь.) Андрей, поди сюда! Милый, на минутку!

      Входит Андрей.

      Ольга. Это мой брат, Андрей Сергеич.

      Вершинин. Вершинин.

      Андрей. Прозоров. (Утирает вспотевшее лицо.) Вы к нам батарейным командиром?

      Ольга. Можешь представить,