Хозяйка большого дома. Карина Демина

бежать быстро.

      …но если перекинется…

      – Стой, – рявкнул пес. – Ты же не хочешь, чтобы я ее уронил?

      Он вытянул руку, повернув так, что видна стала не только макушка. Отродье лежало тихо.

      Жива ли? Жива. Бьется нить-волосок, натянулась до предела…

      – Не хочешь, – со странным удовлетворением в голосе произнес пес. – Тогда иди сюда.

      Ийлэ обернулась на дверь. Что ей до отродья? Она ведь сама желала избавиться от него, и если не смогла оставить в лесу, то дом – другое. Быть может, пес и не станет убивать младенца.

      Пугает. Или…

      Он хмыкнул и перехватил отродье левой рукой, поднял за ноги.

      – Рискни, – сказал он.

      Ийлэ оскалилась.

      Она уйдет и… и не сможет, потому что оловянные глаза отродья смотрят на нее.

      Первый шаг дался с трудом. Колени дрожали. И руки, с трудом удерживавшие кувшин, который сделался большим и неудобным.

      – Я тебя не трону. – Пес отвел взгляд, точно ему было противно смотреть на Ийлэ. А может, и противно. Она тощая. И грязная. И воняет от нее не только лесом, но так даже лучше… так спокойней… – Не трону. Клянусь предвечной жилой.

      Хорошая клятва.

      Вот только Ийлэ больше клятвам не верила. Она сумела сделать три шага, и только.

      – Молоко, – удовлетворенно потянул пес, потянув носом. – Но холодное. Ей холодное нельзя, она и так замерзла. Вот там плита. Видишь?

      Видит.

      Старая, которую растапливали дровами и торфом, и тогда из труб шел черный дым, торф и ныне лежит на прежнем месте, в древней корзине, прикрытой сверху тряпицей… будто ничего не изменилось.

      Ложь.

      – Не эта. С этой возиться долго. Рядом. На кристаллах. – Пес вздохнул и, положив отродье на ладонь – девочка так и не издала ни звука, – сам шагнул к новехонькой плите. – Посудину найди.

      Медные кастрюли остались на прежнем месте, что огромная, в которой кухарка варила похлебку для наемных работников, что крохотная, с изогнутой ручкой, для кофе…

      …отец любил пить кофе по утрам. А мама пеняла, дескать, вреден он для сердца…

      …сталь вредней.

      Медь оказалась холодной и тяжелой, едва ли не тяжелей кувшина.

      – Поставь, – велел пес. – И молока налей… слушай, а надо водой разбавлять?

      Ийлэ не знала.

      В прежней ее жизни она не имела дела с младенцами, поскольку те обретались в детских комнатах, окруженные няньками, кормилицами и гувернантками.

      Пес отступил, пропуская Ийлэ к плите, и хотя она подошла очень близко, куда ближе, чем ей хотелось бы, не ударил. Чего ждет? Думает, что она и вправду поверит этой клятве?

      Клятвы – это слова. А слова ничего не значат.

      Стоит. Дышит тяжело, с присвистом… и кажется, Ийлэ знает, откуда у него шрамы, она даже слышит существо, поселившееся в груди у пса…

      – Не думай даже, – спокойно сказал он, отступив еще на шаг. – Убьешь меня – умрешь сама. А ты не хочешь умирать.

      Ошибается.

      – Никто не хочет умирать. –