Пьющие чудо. Кирилл Князев

вспыхивает, испаряется, обнажая клетку чернеющих рёбер. Ещё секунду пламя держится на костях, затем гаснет.

      Лагерь погружается в непроницаемую темноту.

      – Пироман доморощенный! – ругается внизу Данил. – Маньяк! Ты чего творишь?

      Хорошо, когда рядом талантливый стихийник. Плохо, когда у таланта дурная голова. Не парень, а средоточие контрастов!

      Спрыгиваю на землю. Конечно, и от меня Хомяку бы влетело на орехи. Его счастье – некогда.

      – Я думал, ты не справишься, – растерянно говорит Хома. – Вот, решил поддержать…

      – У войны не женское лицо, – сварливо отзывается Аня, – у неё твоё лицо, братец! Ты нас чуть не кремировал!

      Опускаюсь перед тлеющим звериным телом на колени.

      – Мне нужен свет, – говорю. – Быстро.

      От вони горелой шерсти мутит. Плохо. Концентрация для меня сейчас важнее всего на свете.

      – Сейчас бу… – начинает Хомяк, но мы дружным воплем «Нет!» обрываем его.

      – Я сама, – дрожащим от волнения голосом произносит Аня. – Ты, Хомочка, лучше в сторонке побудь.

      Над горелой тушей с жучиным гудением вьётся рой здоровенных, с грецкий орех, светляков. Первое время света от них немного. Но затем зеленоватые лампочки на брюшках разгораются, и я вижу не только чернелый костяк, но и бледные лица друзей.

      – Хватит? – спрашивает девушка.

      – Нормально.

      Мы смотрим на обожжённую тушу. Каждый из нас видит её по-разному. Дан, к примеру, наблюдает обожжённый скелет – то, что должен видеть любой нормальный человек. Хомяк наверняка различает на останках нити пламени – от них, невидимых для меня, до сих пор идёт жар. Для элементалиста это обыденная картина.

      Так же, как привычно Анне видеть рассыпающиеся нити жизни. Для пряхи, близкой к тонким материям Канвы, это более чем естественно.

      Я же – старатель. Я не вижу ни жизни, ни смерти, ни материи утка, из которой соткан этот мир. Вообще, мы мало чем отличаемся от обычников. Кроме малюсенького отклонения: я, и подобные мне, видим Чудо.

      Это просто. Я вижу там, за стенками рёбер, где некогда билось могучее сердце хищника, рубиново-красный клубок. Обычный клубок нитей, вроде тех, из которых вяжут, к примеру, свитера.

      Чудо не может выглядеть по-особенному. На то оно и Чудо.

      Я протягиваю ладонь меж рёбер. Без труда нахожу конец невидимой для ребят нити. Привычным движением наматываю её на рогатку.

      То, что я вижу сейчас – Чудо жизни. Как и любое из чудес этого мира, оно доступно для всех. Будь ты человек, или зачарованный жук, что кружит сейчас над моей головой. Чудо может быть добрым – и не очень. Но, так или иначе, им пользуются все.

      Но мы, старатели, используем его по-другому.

      – Материал, – говорю я, – несите скорее. Нить рассыпается.

      Маленькое Чудо хрупко. И тает мимолётно.

      Возле моих колен плюхается груда всякого мусора. Шишки, обглоданные косточки подстреленного вчера зайца.

      Грубо стискиваю ладонями неряшливо намотанную пряжу. Давлю,