Тринадцатая Ева. Антон Леонтьев

это сон! И так со мной в последнее время часто! Но не это страшно… Страшно, что я убиваю людей! Во сне… Кровь, везде кровь… И потом, черепахи…

      – Черепахи? – переспросил доктор, но пациентка его словно и не слышала, продолжая:

      – Сначала это были незнакомые люди. Точнее, может, и знакомые, но я не видела их лица. А вот недавно я увидела лицо того, кому перерезала ножом горло. Это был он!

      – Кто? – спросил доктор, чувствуя, что в горле у него пересохло. Уж как-то слишком жутко и обыденно вела Ева речь о страшных, небывалых вещах.

      – Он! – повторила женщина, словно не слыша его. – Он! Да, я знаю, что ненавижу его. Хотя одновременно и люблю… Но все-таки больше ненавижу, чем люблю. О, это нельзя объяснить, это надо чувствовать!

      Как же она права! Многое нельзя передать словами – можно только облечь в чувства. Ведь как он бы мог объяснить, что значит для него смерть Жени? Это надо пережить, это надо прочувствовать…

      Хотя он отдал бы все что угодно, лишь бы не переживать и не прочувствовать.

      Все что угодно…

      – Да, я увидела, что это его лицо! А потом… Потом вдруг все исчезло. Я поняла, что это был сон… И что он рядом со мной, в кровати, что еще ночь… А в руках у меня… В руках у меня нож!

      Доктор вздрогнул, а Ева прошептала:

      – Причем нож особый… Не какой-то столовый… А охотничий… У нас такого никогда и не было! Потому что он охотой не увлекается… на животных во всяком случае. Бизнес – его страсть! И вдруг у меня в руках нож! Точнее, все тело болит, как будто я бегала часами. Рука под подушкой, сжимает рукоятку этого дрянного ножа!

      Женщина смолкла, а потом сказала:

      – И знаете, я ведь его выбросила! Поехала в центр, велела Игорю остановиться на набережной, вынула завернутый в свой шарфик нож и швырнула его в Москву-реку. Но ведь это не прекратилось! Только ухудшилось! Потому что потом эти сны… И я, придя в себя, вдруг поняла, что стою в ванной, течет вода, а в нашем малахитовом рукомойнике лежит нож. Тот самый, который я выбросила в реку! И он весь в крови, и весь рукомойник в крови, и я вся в крови…

      – Это наверняка был сон! – выдавил из себя Чегодаев, а Ева схватила сумочку, распахнула ее и вынула из нее нечто, завернутое в прозрачный пластиковый пакет.

      Это был солидный, остро заточенный нож. И правда охотничий. С запекшимися буровато-красными пятнами на лезвии и рукоятке.

      – Я ведь его снова выбрасывала! И в реку! И оставляла в ресторане. И швыряла в канализационную решетку. Но он потом снова возвращался ко мне! Как будто… Как будто это моя судьба! И с каждым разом все становилось хуже! И кровь, везде кровь!

      Чегодаев молчал, а Ева прошептала:

      – Знаете, что я думаю? Что я на самом деле его не выбрасывала! Что я только вообразила, что выбрасывала! Или, точнее, выбрасывала, но не нож, завернутый в шарф, а нечто иное! А сама прятала его где-то и потом доставала… Доставала, чтобы снова убивать людей!

      – Ну что же, Ева Адамовна… – протянул сипло Дмитрий Иннокентьевич. – Должен сказать, что…

      Но женщина, казалось, его не слышала. Она прошептала:

      – И