Князь Барятинский. Ближний Круг. Мила Бачурова

ов, во славу гуманизма их Главы, ты имеешь право на предсмертную исповедь. Концерны готовы предоставить в твое распоряжение священника любой конфессии.

      – Моя вера – в моей душе. Священников оставьте Главе. Будет подыхать – пригодятся.

      И снова представитель сумел сдержаться. Не бросился на меня – хотя побелел, как бумага. Ну, ещё бы. В том мире, где он живёт, услышать такое о Главе Концернов, даже случайно – преступление.

      Объявил:

      – Ты отказался от обеих милостей, предложенных тебе Концернами. Остаётся поставить последнюю точку… Встать!

      Конвоиры схватили меня за плечи и подняли.

      – На выход!

      Зазвенели кандалы на моих руках и ногах. Меня вывели из допросной.

      Обычно волокли по коридору, идти после допросов самостоятельно я не мог. Сегодня меня не пытали и даже не били. А конвоиры вместо того, чтобы идти прямо, в мою камеру, свернули направо.

      В этом коридоре я ещё не был. Вдоль него выстроились гвардейцы, одетые поверх формы в штурмовую защиту.

      – Понимаешь, что это означает? – прошипел мне в спину представитель.

      Что ж, намёк – прозрачней некуда. Меня ведут не в камеру. На расстрел.

      Я переоценил Концерны. Думал, что после объявления приговора в запасе у меня будут ещё минимум сутки.

      – Понимаю. Ваш Глава боится меня даже полуживого. Даже безоружного, скованного по рукам и ногам. – Я обвел взглядом гвардейцев. Проговорил: – Запомните этот день, парни! Я жил для того, чтобы освободить вас от гнёта Концернов. Я сражался за то, чтобы очистить мир от лжи и предательства! Глава, которому вы так верите – жалкий трус. Ничтожество, трясущееся за свою шкуру. Помните: меня нельзя убить! Я воспитал себе достойную смену.

      – Заткните его! – рявкнул на конвоиров очнувшийся представитель.

      На меня поспешно набросились с кляпом. Так и вели до конца коридора – который закончился бронированной дверью.

      Представитель вынул из кармана рацию. Руки у него дрожали.

      – Приём. Докладывает второй. Мы заткнули ему пасть, чтобы не морочил гвардейцам головы. Кляп вынимать, или так и вести?

      – Никаких кляпов! – рявкнули в ответ. – Рехнулся? Казнь будут показывать в прямом эфире!

      – То, что он говорит, показывать не стоит.

      – Ничего, в эфир пойдёт только картинка. Без звука. Выводи.

      – Есть.

      Представитель приказал конвоирам открыть дверь. Я на мгновение зажмурился от яркого света.

      Открыв глаза, увидел внутренний двор-колодец. Глухие стены с четырёх сторон и ослепительно голубое небо над ними. Ясное и чистое, без единого облачка. По нынешним временам редкость – такое небо. Как будто сама судьба решила показать мне его напоследок.

      Во дворе выстроился ещё десяток гвардейцев.

      – Вперёд, – меня подтолкнули в спину.

      Я увидел зависший над двором дрон. И, не удержавшись, расхохотался.

      Поднял голову к нему, проговорил:

      – Я знал, что ты меня боишься… Глава. – Сплюнул под ноги. – Но не думал, что в своей трусости дойдёшь до показательного расстрела. Каждый человек в Концернах должен увидеть, как меня убивают, верно? Убедиться в том, что я мёртв? До чего же это смешно! – Мои слова раздавались в колодце двора громко и отчётливо, гулким эхом отражались от стен. – Разве твои холуи не говорили тебе, что я бессмертен – как бессмертна сама справедливость?! Что меня невозможно убить?!

      – Заткнись! – рявкнул представитель.

      Конвоиры потащили меня к дальней стене.

      Представитель пытался руководить расстрельной командой, выстроить гвардейцев в ряд. Но все они слышали мои слова. Каждый из них знал, кто я такой. В Концернах не было ни одного человека, от малых детей до глубоких стариков, который не знал бы меня в лицо.

      – На вас я не в обиде, парни, – обводя глазами мятущуюся толпу, проговорил я. – Вам ведь словом не обмолвились о том, кого придется расстреливать. Так?

      Гвардейцы смотрели на меня. Со страхом. С изумлением. С восхищением.

      Легенда Сопротивления. Его душа и воля. Неукротимый, несокрушимый, неубиваемый Капитан Чейн.

      – Винтовки – на прицел! – взвизгнул представитель.

      Гвардейцы подчинялись неохотно. Отворачивались, переглядывались.

      – Я жил для того, чтобы освободить таких, как вы, – обращаясь к гвардейцам, продолжил я.

      – На прицел!!! – рявкнул представитель.

      Гвардейцы вразнобой подняли винтовки.

      – Огонь!

      Грохот выстрелов.

      Стреляли не все, даже не половина из десятка. Кто-то палил в небо, парень, стоявший ближе всех ко мне, бросил винтовку и рухнул на колени. Одна пуля ударила меня в плечо, ещё одна – в голень. Нога подкосилась, но я сумел устоять.

      – Я не стану в него стрелять! – закричал гвардеец, упавший на колени. – Не стану!

      Представитель