Самая страшная книга. Холодные песни. Дмитрий Костюкевич

Удар током?

      Он уже тосковал по быстрым сумеркам и ощущению силы, которое те несли. Пускай они вернутся, и тогда он найдет выход. Скинет шкуру жертвы. Обратится в охотника. И неважно, какой станет его тень.

      Он лег на спину и поплыл, не задумываясь, куда и зачем. Согнуть колени. Разогнуть колени…

      Сзади раздался хриплый смех.

      Таболин кувыркнулся, ожидая увидеть зверя, которым стал Кравуш. Или существо с длинными черными пальцами. Или уродливую маску, если, конечно, это были разные люди-звери. Однако увидел Уссаковского, командира экипажа, полгода назад принявшего смену на орбитальной станции.

      Бортинженер не знал, почему понял, что перед ним именно Уссаковский. Голова командира подергивалась. Лицо слишком быстро менялось. Таболин мало что мог разобрать, кроме желтых глаз и длинных зубов.

      Он глянул в иллюминатор. Станция скользила по лунному диску.

      – Хорошо, ладно, – проговорил-прорычал Уссаковский. – А теперь – спать. Так быстрей привыкаешь.

      Иллюминатор потерял Луну, и лицо командира перестало подергиваться и бугриться. Уменьшилась, сдулась, словно мяч, шея. Уссаковский протянул мускулистую руку, заросшую седой шерстью, и указал на люк над головой бортинженера.

      Таболин молча повиновался. Его и правда клонило в сон.

      – Займусь вторым, – сказал командир. – Третьего ведь уже нет?

      – Уже нет, – подтвердил бортинженер.

      – А ты, значит, не вкусил? Из сдержанных, выходит. Хорошо, ладно…

      Тот, кто когда-то был Уссаковским, замолчал – голодные глаза укололи Таболина – и, хватаясь за скобы, поплыл в сторону стыковочного узла. К транспортному кораблю, где трапезничал другой зверь.

      Таболин открыл люк и оказался в функционально-грузовом блоке. Светлый интерьер, скобы и резинки на стенах, два спальных места. Бортинженер забрался в спальный мешок и закрыл глаза.

      – Проснись, – сказал врач человеку, сидящему за столом напротив Таболина.

      У человека была смуглая кожа, нижнюю часть лица скрывала маска с крошечными отверстиями на уровне рта. Над черепом (его бы тюбетейкой прикрыть, подумал бортинженер) будто поработал опасной бритвой слепой цирюльник. Длинный войлочный халат – порван, запятнан грязью и кровью. Из-под стола торчала широкая ступня, вывернутая под неправдоподобным углом; рядом лежала сандалия из сыромятной кожи.

      Врач ткнул казаха палкой. Тот дернулся, поднял голову и зашарил по комнате запавшими глазами. Его руки были связаны за спинкой стула.

      Врач повернулся к Таболину:

      – Руку на стол. Любую.

      Дублер выполнил приказ, который лишь маскировался под просьбу.

      – Ближе.

      Таболин вытянул руку. Его кисть, обращенная ладонью к потолку, выглядела просительно и беззащитно. От связанного человека несло псиной.

      Врач расстегнул ремешки и снял маску. Казах зарычал. От этого рыка, а еще от вони, заполнившей узкое помещение без окон, в памяти