С видом на Нескучный. Мария Метлицкая

ервного срыва, до состояния «да черт с тобой, лишь бы отстала!».

      Правды ради, такое было всего несколько раз, и речь шла о том, что для Галины Ивановны было серьезным и жизненно важным.

      Мать и дочь обожали друг друга и были одни на всем белом свете, но мнения их почти никогда не совпадали. Вера вредничала и противостояла, вернее пыталась противостоять, но, как правило, побеждала мама, Галина Ивановна. И почти всегда мама оказывалась права.

      Предмет нынешнего спора и противостояния, по мнению Веры, был пустяковым, а вот по мнению мамы – куда как серьезным. В не к ночи помянутом родном городе (ха-ха, городе! Помоечном городишке, который Вера ненавидела всем сердцем и всю жизнь старалась забыть. Как и их жизнь в этом чертовом Мухосранске) у них, точнее у мамы, оставалась квартира, полученная от комбината. Эту квартиру мама ждала лет двадцать. Слово «квартира» произносилось с придыханием, негромко, словно говорилось о чем-то сакральном. «Мы на очереди», «нам выделили», «нам выдали», «мы получили». Маленькая Вера отлично помнила и слово «смотровой». Смысл его она не понимала, но чувствовала, что это что-то важное, бесценное, самое дорогое.

      Тридцать лет пахоты на комбинате, утерянное здоровье, больные сердце и ноги, астма, заработанная на производстве, тяготы жизни в щелястом бараке, не меньшие тяготы в выделенной спустя девять лет ударной работы комнатушке в перенаселенной коммуналке, и слезы, слезы, слезы. Много лет слезы горя, а потом радости – как же, дождалась, заслужила.

      Как мама радовалась квартирке, как плакала от счастья! «Дочь, свое жилье, собственное, отдельное!»

      Отдельное, да. И собственное. Хотя поначалу не собственное, служебное, выданное от предприятия. Это потом, в перестройку, Горбачев разрешил приватизацию. Понятно, что из этого дерьма их никто не выселил бы и без приватизации, но когда мама получила гербовую о собственности… Тогда началось – лучше не вспоминать. Она целовала эту бумажку, гладила, любовалась. Это ж как надо было воспитать этих людей, что вбить в их несчастные головы, как убедить, что все это не честно заслуженное и сто лет как отработанное, а подарок, бесценный подарок, незаслуженный приз? А как мама гордилась! Квартиру-то выдали ей, ударнице коммунистического труда, бригадиру восьмой бригады, члену профсоюза.

      Когда Вера перевозила маму в Москву, та рыдала как на поминках – прощалась с квартирой. Вера пыталась Галюшу уговорить продать эту квартиренку тогда же – ну зачем оплачивать коммуналку, зачем думать о том, что точно не пригодится? Было же очевидно, что мама, а уж тем более Вера туда не вернутся. Ну как же, сейчас! Продавать квартиру мама решительно отказалась – еще чего. «Не ты заработала – не тебе решать! Ишь, важная стала, решительная! Бизнесменша, подишь ты! Верка, сиди и помалкивай. Ты у себя на работе начальница, а надо мной – нет. Пусть хоть и маленькое, плохонькое, а мое. А вдруг чего? Ну вдруг, а? Вдруг что случится? Это у вас, молодых, память короткая. Какое «вдруг», говоришь? Да любое! Не верю я никому. Жизнь научила. Да мало ли? И все, разговоры закрыты!»

      Вера тогда посмеялась: «Да бога ради, мне-то что!» Но неужели мама не понимает, что в этот, будь он неладен, родной город они не вернутся? Никогда, ни при каких обстоятельствах. Подыхать будут, а не вернутся. Да и зачем подыхать? У них все прекрасно! А будет еще круче. Вера знает, Вера уверена в себе. Дела идут у нее отлично. И никакого «вдруг и мало ли что» в их жизни больше не будет. Хорош. Хватит с них и «вдруг», и «мало ли». Свое дерьмо и горести они съели и выпили до самого донышка. И она, и мама.

      В общем, спорить не стала: «Хочешь, чтобы квартира осталась? Пожалуйста! Да и кому нужны эти деньги, смешно! Сколько может стоить двухкомнатная квартирка в городе Энске, за триста верст от столицы, с давно закрытым камвольным комбинатом – единственным, между прочим, местом, где можно было работать и хоть как-то зарабатывать. Крошечная двушка, с советскими выцветшими обоями в желтый цветочек, с урчащим, с коричневой ржавой дорожкой унитазом, треснутой раковиной, стертым линолеумом, разбухшими деревянными оконными рамами и старой самодельной кухонной мебелью, когда-то сколоченной папашей? О господи, какая немыслимая тоска!» Вера поежилась и передернула плечами – брррр!

      Все, забыли. А зря – даст Галюша забыть! И, если честно, Веру достали ежедневные разговоры про продажу. Не прошло и ста лет, и Галюша созрела. А раз созрела – вынь да положь. Езжай и продавай, «тем более что ты, Вера, владелица!».

      «Владелица… Смешная ты, мамуль! Я, мам, владелица, ага, владелица заводов, газет, пароходов и еще собственности в Энске. Только мне хватает и без газет и заводов – ты знаешь, мам, я не алчная. И хлопот у меня до фига, и проблем. Справиться бы! И никакой я, мамуль, не олигарх, как ты любишь подколоть. И не бизнесменша, а бизнесвумен, это я тебе объясняла. Но ты же упрямая, мам! Заладила – «олигархша» и «бизнесменша», а я и спорить перестала, назови хоть горшком, только в печь не ставь. Хватит с нас, мама, печей. Я, мамуль, просто успешная и небедная женщина, вот как-то так. Я тебя разочаровала? Ты хочешь дочь-олигарха? Но нет, увы, до олигарха я не дотягиваю. И очень этому рада. Нам же хватает, правда, мамуль? На все нам с тобой хватает. Да разве даже в самых сладких, в самых приторных и невозможных снах могли мы мечтать,