Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы. Нестор Котляревский

об ином порядке жизни не связано опять-таки ни с каким определенным понятием об условиях реального существования, это просто ощущение разлада между мечтой и действительностью, между туманным желаемым и оскорбительно ясным настоящим – разлада, который особенно ощутительно чувствуют натуры мечтательные, сентиментальные или, как их иногда называют, «романтические».

      Но вместе с тем, наш мечтатель и философ более чем кто-либо умеет в этой серой действительности найти и оттенить то, что всегда помогает переносить ее однообразие, – а именно ее смешную сторону. Многое весьма серьезное и глубокое угадывает он, этот еще неопытный искатель правды, и, кажется, только одного не подозревает пока, это – своего призвания как художника. И даже позднее, когда придется ему убедиться в силе своего художественного таланта, он и тогда не сумеет оценить его как следует: все ему будет казаться, что этот талант ценен не сам по себе, а лишь теми нравственными истинами, которым он служит.

      Такова была эта мятежная душа, когда она сочиняла свою мирную идиллию:

      Живого юности стремленья

      Так испестрялися мечты.

      Порой небесного черты,

      Души прекрасной впечатленья,

      На нем лежали; но чего,

      В волненьях сердца своего,

      Искал он думою неясной,

      Чего желал, чего хотел,

      К чему так пламенно летел

      Душой и жадною, и страстной,

      Как будто мир желал обнять, —

      Того и сам не мог понять.

      Ему казалось душно, пыльно

      В сей позаброшенной стране;

      И сердце билось сильно, сильно

      По дальней, дальней стороне.

      Тогда когда б вы повидали,

      Как воздымалась буйно грудь,

      Как взоры гордо трепетали,

      Как сердце жаждало прильнуть

      К своей мечте, мечте неясной;

      Какой в нем пыл кипел прекрасный,

      Какая жаркая слеза

      Живые полнила глаза!

(«Ганц Кюхельгартен». Картина V)

      В таком восторженно-неясном настроении был наш мечтатель, когда приходили к концу годы его школьной жизни. Тягость этого настроения была им глубоко прочувствована; он ждал избавления и примирения, и оно рисовалось вдали как награда за все его тревоги. Юноша наш рассуждал так:

      Благословен тот дивный миг,

      Когда в поре самопознанья,

      В поре могучих сил своих,

      Тот, небом избранный, постиг

      Цель высшую существованья;

      Когда не грез пустая тень,

      Когда не славы блеск мишурный

      Его тревожат ночь и день,

      Его влекут в мир шумный, бурный;

      Но мысль и крепка, и бодра

      Его одна объемлет, мучит

      Желаньем блага и добра;

      Его трудам великим учит.

      Для них он жизни не щадит.

      Вотще безумно чернь кричит:

      Он тверд средь сих живых обломков

      И только слышит,