Водоворот. Маргарита Симоньян

из группы? – брезгливо спросил гид.

      – Нужна мне ваша группа.

      – Отойдите от группы. Экскурсия – платная.

      – У вас все платное, сука.

      Несмотря на девичью шляпку, от гида несло вполне молодецким потом.

      – Стоимость яхты оценивается в полмиллиарда долларов… – продолжал тот, и на его беду, и на беду вообще всех, эта фраза долетела до слуха Петра Гурамовича.

      Исправный калькулятор в голове Петра Гурамовича сразу выдал ему, что полмиллиарда долларов – это его пенсия почти за полмиллиона лет, и он почувствовал, как в горле заклокотала неутолимая ярость: не та покорная ярость привязанного старого пса, которую Будулай легко топил в миске прокисшей крапивной каши, а та, которую не утопить ни в старом пруду, ни в Черном море, а можно ее утопить только в Рузанниной ядерной чаче.

      У Рузанны Петр Гурамович немного полежал лохматой головой на клеенке – отдыхал, выдыхал, выплевывал ярость. Потом опрокинул стакан, закусил жареным пугром. Рассказал Рузанне про яхту.

      – Весь порт заняла, одоробла! Жопой прямо в мой волнорез уперлась! – не успокаивался Петр Гурамович. – Майкл Врубель, сука!

      Рузанна тоже плевалась. Ее лицо покрывала рассада седеющей бороды.

      – Подожди, погадаю тебе по чашке. Посмотрю про этого пидараса.

      – Откуда он возьмется у меня в чашке?

      – Ты же думаешь про него. Оттуда и возьмется.

      Невестка Рузанны принесла две пузатые чашечки с тонкой кофейной пенкой. Петр Гурамович выпил, привычно перевернул чашку на блюдечко. Рузанна напялила очки, уставилась в чашку.

      – Ай, ты смотри! Помрет он скоро! – радостно сообщила Рузанна.

      – С чего он помрет?

      – Уфф! – обиделась Рузанна. – Мое кофе никогда не врет! Вот видишь, черная лошадь?

      – Ни хера я не вижу. Без очков я.

      – Ну, я тебе говорю. Там черная лошадь. А у лошади задницы нету.

      – Кентавр, что ли?

      – Кентавр-шментавр, я не знаю. Но точно помрет. Раз задницы нету.

      Рузанна внимательно крутила чашку черными пальцами.

      – Одинокий он очень. От одиночества и помрет. Одиноким нельзя быть.

      – Я тоже одинокий.

      – Тебе тоже нельзя.

      Зашевелилась занавеска одной из сдающихся комнат, оттуда вышла в сарафане блондинка с накрашенными губами, лет шестидесяти, не очень толстая.

      – Например – вот! – многозначительно сказала Рузанна, взглядом указав Петру Гурамовичу на блондинку. – Таня! Иди садись с нами. Вино мы пьем.

      Петр Гурамович, весь просоленный, прокопченный, сохранял уверенные черты очень красивого в молодости мужика. Возраст его выдавали только табачная рыжина бороды, негнущиеся колени и мутная пленка на выцветших синих глазах.

      Таня бросила взгляд на крепкое тело Петра Гурамовича, на его ржавую бороду, улыбнулась и присела к клеенке.

      Петр Гурамович угрюмо молчал, уставив глаза на свои руки с инициалами Натки и погибшего Тимура.

      – Что