Скорбь Сатаны. Мария Корелли

Но лишь только тень улыбки мелькала на них – и казалось, что они свидетельствовали или могли говорить о чем-то неуловимом, о страсти, у которой нет имени, и я мгновенно поймал себя на вспыхнувшей, как молния, мысли – что же за тайна скрывалась за этим? Единым взглядом я охватил весь облик моего нового знакомого, в высшей степени располагавший к себе, и когда его крепкая рука выпустила мою, я почувствовал, будто знаю его всю свою жизнь! И теперь, стоя лицом к лицу, при свете яркой лампы, я вспомнил, при каких условиях мы встретились – убогая холодная комнатенка, погасший огонь, пятна сажи на почти голом полу, моя изношенная одежда, мой плачевный вид – чего стоили они в сравнении с моим царственным гостем, о богатстве которого красноречиво говорили великолепные русские соболя на его длинной шубе, которую он расстегнул небрежным, величественным жестом, оценивающе разглядывая меня.

      – Знаю, что явился в неурочный час, – проговорил он, – но я всегда поступаю так! Такова моя злосчастная судьба. Люди благородных кровей никогда не являются туда, где их не ждут – боюсь, что здесь мои манеры оставляют желать лучшего. Если можете, простите меня, и прочтите вот это, – и он протянул мне письмо, написанное знакомой рукой моего друга Кэррингтона. – И позвольте присесть, пока читаете его рекомендации.

      Он пододвинул стул, усевшись на него. Я продолжал дивиться его прекрасному лицу и непринужденной позе.

      – В рекомендациях нет необходимости, – сказал я со всей сердечностью, которую ощущал, – я уже получил письмо от Кэррингтона, где он отзывался о вас наипочтительнейшим образом. Но дело в том… что ж, князь, прошу простить, если я вызываю впечатление неловкости и смущения, но я ожидал увидеть перед собой глубокого старика…

      И я осекся, действительно смутившись под взглядом пытливых сияющих глаз, словно пригвоздившим меня к месту.

      – Милостивый государь, в нынешнем свете старости нет места! – беспечно заявил он. – Даже бабушки с дедушками в свои пятьдесят резвятся так, как не резвились в пятнадцать. О возрасте в приличном обществе не говорят – это признак дурных манер, это неприлично. А неприличные вещи не обсуждают – само понятие возраста стало неприличным. Таким образом, в беседах об этом не упоминают. Говорите, вы ожидали увидеть перед собой старика? Что ж, не стану вас разочаровывать – я и в самом деле стар. В сущности, вы понятия не имеете, насколько я стар!

      Нелепость этих слов рассмешила меня.

      – Но вы куда моложе меня, – возразил я, – и даже если это не так, то выглядите намного моложе своих лет.

      – О, впечатления обманчивы! – весело подхватил он. – Совсем как некоторые из салонных красавиц, что считаются прекраснейшими из женщин, я куда более зрелый, чем кажусь. Но прочтите же то письмо, что я вам передал – тогда я буду спокоен.

      Желая искупить вежливостью собственную грубость, я поступил так, как он просил, открыл письмо и прочел следующее:

      «Дорогой Джеффри!

      Податель сего, князь