Очарованный странник. Леди Макбет Мценского уезда: роман, повести, рассказы. Николай Лесков

недоумением, как будто почувствовал необходимость пополнить свой рассказ пояснением.

      – Видите, – продолжал он, – это стало не от меня, а от него, потому что он во всех Рынь-песках первый батырь считался и через эту амбицыю ни за что не хотел мне уступить, хотел благородно вытерпеть, чтобы позора через себя на азиатскую нацыю не положить, но сомлел, беднячок, и против меня не вытерпел, верно потому, что я в рот грош взял. Ужасно это помогает, и я все его грыз, чтобы боли не чувствовать, а для рассеянности мыслей в уме удары считал, так мне и ничего.

      – И сколько же вы насчитали ударов? – перебили рассказчика.

      – А вот наверно этого сказать не могу-с, помню, что я сосчитал до двести до восемьдесят и два, а потом вдруг покачнуло меня вроде обморока, я и сбился на минуту и уже так, без счета пущал, но только Савакирей тут же вскоре последний разок на меня замахнулся, а уже ударить не мог, сам, как кукла, на меня вперед и упал: посмотрели, а он мертвый… Тьфу ты, дурак эдакий! до чего дотерпелся? Чуть я за него в острог не попал. Татарва – те ничего: ну убил и убил: на то такие были кондиции, потому что и он меня мог засечь, но свои, наши русские, даже досадно как этого не понимают, и взъелись. Я говорю:

      «Ну, вам что такого? что вам за надобность?»

      «Как, – говорят, – ведь ты азиата убил?»

      «Ну так что же, мол, такое, что я его убил? Ведь это дело любовное. А разве лучше было бы, если бы он меня засек?»

      «Он, – говорят, – тебя мог засечь, и ему ничего, потому что он иновер, а тебя, – говорят, – по христианству надо судить. Пойдем, – говорят, – в полицию».

      Ну, я себе думаю: «Ладно, братцы, судите ветра в поле»; а как, по-моему, полиция, нет ее ничего вреднее, то я сейчас шмыг за одного татарина да за другого. Шепчу им:

      «Спасайте, князья: сами видели, все это было на честном бою…»

      Они сжались, и пошли меня друг за дружку перепихивать, и скрыли.

      – То есть позвольте… как же они вас скрыли?

      – Совсем я с ними бежал в их степи.

      – В степи даже!

      – Да-с, в самые Рынь-пески.

      – И долго там провели?

      – Целые десять лет: двадцати трех лет меня в Рынь-пески доставили, по тридцать четвертому году я оттуда назад убежал.

      – Что же, вам понравилось или нет в степи жить?

      – Нет-с; что же там может нравиться? Скучно, и больше ничего; а только раньше уйти нельзя было.

      – Отчего же: держали вас татары в яме или караулили?

      – Нет-с, они добрые, они этого неблагородства со мною не допускали, чтобы в яму сажать или в колодки, а просто говорят: «Ты нам, Иван, будь приятель: мы, говорят, тебя очень любим, и ты с нами в степи живи и полезным человеком будь – коней нам лечи и бабам помогай».

      – И вы лечили?

      – Лечил; я так у них за лекаря и был, и самих их, и скотину всю, и коней, и овец, всего больше жен ихних, татарок, пользовал.

      – Да вы разве умеете лечить?

      – Как бы