Никогда не влюбляйся в повесу. Лиз Карлайл

сегодня утром… сегодня утром его вдруг скрутило, как никогда до этого. Ротуэлл скривился. Он до сих пор чувствовал кислый металлический привкус во рту… помнил едкую горечь, подкатившую к горлу, и дикую боль, когда судорожные спазмы выворачивали его наизнанку так, что, казалось, вот-вот затрещат и сломаются ребра.

      Ад и все его дьяволы! Придется остаться и выслушать все, что этот доктор Реддинг с его угрюмой физиономией соблаговолит ему сказать. Чтобы выкинуть из головы все мысли о том, что ему довелось пережить этим утром, барон взял с подноса наиболее устрашающий из медицинских инструментов и принялся разглядывать его. Что это за чертовщина такая, озадаченно подумал он. Средневековое орудие пыток?

      – Хирургическая пила для трепанации черепа, – невозмутимо проговорил голос у него за спиной.

      Подпрыгнув как ужаленный, Ротуэлл швырнул проклятую железяку обратно на поднос. Потом обернулся – доктор, неслышно войдя в комнату, стоял позади него.

      – Впрочем, могу вас успокоить, милорд, – так же бесстрастно продолжал доктор, – не думаю, что сегодня у нас возникнет необходимость проделать в вашем черепе дырку.

      Хотя пик лондонского сезона миновал уже несколько недель назад, джентльмен, элегантно откинувшийся в блестящем черном ландо, ловил на себе немало взглядов, что было и неудивительно, ведь он был весьма привлекателен, даже красив, и его хорошо знали в свете. Увы, даже его красота не мешала лондонскому светскому обществу относиться к нему весьма прохладно, а представители столичного бомонда не упускали случая снисходительно заметить, что он, мол, не слишком приятный человек.

      Граф де Валиньи – хотя лучшая пора его жизни давно прошла, и к тому же его по пятам преследовали нетерпеливые кредиторы – был одет с чрезвычайной изысканностью: внимательный взгляд тут же отметил бы стремление графа строго следовать велениям парижской моды. Свои безупречные туалеты граф носил с той аристократической небрежностью, которая свойственна преимущественно французам. Рядом с ним, гордо расправив плечи, сидела молодая женщина поразительной красоты, которую окружающие, само собой, принимали за его последнюю возлюбленную, ведь всем в свете было хорошо известно, что граф де Валиньи меняет женщин как перчатки.

      День между тем клонился к вечеру, а поскольку стоял как-никак октябрь и к тому же довольно промозглый, неудивительно, что толпа желающих подышать в Гайд-парке свежим воздухом постепенно стала редеть. Вскоре в парке не осталось никого, кроме парочки жизнерадостных юнцов, гарцевавших верхом, да ландо, битком набитого вдовушками – те неодобрительно поджимали губки, но не удостаивали сидевшую возле графа красавицу ни единым взглядом. А это, с точки зрения самого графа де Валиньи, было самым настоящим позором. Повернувшись, он бросил нетерпеливый взгляд на обоих юных джентльменов, и в глазах его появилось какое-то тоскливое выражение.

      – Боже мой! Камилла! – жалобно простонал он, с горечью взглянув на ее прекрасное лицо. – Выше голову!