Борис Годунов. Александр Пушкин

btitle>Кремлевские палаты (1598 года, 20 февраля)

      Князья ШУЙСКИЙ и ВОРОТЫНСКИЙ.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Наряжены мы вместе город ведать,

      Но, кажется, нам не за кем смотреть:

      Москва пуста; вослед за патриархом

      К монастырю пошел и весь народ.

      Как думаешь, чем кончится тревога?

      ШУЙСКИЙ

      Чем кончится? Узнать не мудрено:

      Народ еще повоет да поплачет,

      Борис еще поморщится немного,

      Что пьяница пред чаркою вина,

      И наконец по милости своей

      Принять венец смиренно согласится;

      А там – а там он будет нами править

      По-прежнему.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Но месяц уж протек,

      Как, затворясь в монастыре с сестрою,

      Он, кажется, покинул все мирское.

      Ни патриарх, ни думные бояре

      Склонить его доселе не могли;

      Не внемлет он ни слезным увещаньям,

      Ни их мольбам, ни воплю всей Москвы,

      Ни голосу Великого Собора[1].

      Его сестру напрасно умоляли

      Благословить Бориса на державу;

      Печальная монахиня-царица

      Как он тверда, как он неумолима.

      Знать, сам Борис сей дух в нее вселил;

      Что, ежели правитель в самом деле

      Державными заботами наскучил

      И на престол безвластный не взойдет?

      Что скажешь ты?

      ШУЙСКИЙ

      Скажу, что понапрасну

      Лилася кровь царевича-младенца;

      Что если так, Димитрий мог бы жить.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Ужасное злодейство! Полно, точно ль

      Царевича сгубил Борис?

      ШУЙСКИЙ

      А кто же?

      Кто подкупал напрасно Чепчугова?

      Кто подослал обоих Битяговских

      С Качаловым? Я в Углич послан был

      Исследовать на месте это дело:

      Наехал я на свежие следы;

      Весь город был свидетель злодеянья;

      Все граждане согласно показали;

      И, возвратясь, я мог единым словом

      Изобличить сокрытого злодея.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Зачем же ты его не уничтожил?

      ШУЙСКИЙ

      Он, признаюсь, тогда меня смутил

      Спокойствием, бесстыдностью нежданной,

      Он мне в глаза смотрел, как будто правый:

      Расспрашивал, в подробности входил —

      И перед ним я повторил нелепость,

      Которую мне сам он нашептал.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Не чисто, князь.

      ШУЙСКИЙ

      А что мне было делать?

      Все объявить Феодору? Но царь

      На все глядел очами Годунова,

      Всему внимал ушами Годунова:

      Пускай его б уверил я во всем,

      Борис тотчас его бы разуверил,

      А там меня ж сослали б в заточенье,

      Да в добрый час, как дядю моего,

      В глухой тюрьме тихонько б задавили.

      Не хвастаюсь, а в случае, конечно,

      Никая казнь меня не устрашит.

      Я сам не трус, но также не глупец

      И в петлю лезть не соглашуся даром.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Ужасное злодейство! Слушай, верно,

      Губителя раскаянье тревожит:

      Конечно, кровь невинного младенца

      Ему ступить мешает на престол.

      ШУЙСКИЙ

      Перешагнет; Борис не так-то робок!

      Какая честь для нас, для всей Руси!

      Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

      Зять палача и сам в душе палач,

      Возьмет венец и бармы Мономаха…

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Так, родом он незнатен; мы знатнее.

      ШУЙСКИЙ

      Да, кажется.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      Ведь Шуйский, Воротынский…

      Легко сказать, природные князья.

      ШУЙСКИЙ

      Природные, и Рюриковой крови.

      ВОРОТЫНСКИЙ

      А слушай, князь, ведь мы б имели право

      Наследовать Феодору.

      ШУЙСКИЙ

      Да, боле,

      Чем

1

Земский собор 1598 года с бо́льшим, чем в предшествующих соборах, числом выборных.