Нина Берберова, известная и неизвестная. Ирина Винокурова

этому времени все планы на будущее были для нее предельно ясны: они с Макеевым вот-вот должны были съехаться. Откладывать это событие из каких бы то ни было соображений Берберова, безусловно, не собиралась, но реакция Ходасевича не могла ее не волновать. Однако теперь основания для волнений исчезли. Берберова понимала, что Ходасевичу не останется ничего другого, как принять ее замужество «спокойно», и они постепенно наладят отношения семьями. Так оно, собственно, и получилось. Судя по дневнику Ходасевича, уже через месяц, 17 ноября, он приходит к Берберовой в гости, зная, что там будет Макеев, а 22 ноября принимает их обоих у себя39.

      И Берберова, безусловно, оценила этот жест доброй воли со стороны Ходасевича. Как свидетельствуют и его «журнал», и ее дневник, в декабре они будут видеться часто, хотя Берберова в это время почти ни с кем не встречается. Помимо службы в «Последних новостях» (каждый вечер с пяти до восьми) она энергично занимается обустройством своей новой жизни. В декабре Макеев находит удобную квартиру на бульваре Гренель, куда вскоре переезжает и где они с Берберовой решают обосноваться. В дневнике отмечены день рожденья Макеева (2 декабря), его командировки, переезд на бульвар Гренель, встречи с Ходасевичем и Асей, поход в театр и в гости к В. В. Вейдле, визит Ларионова, но в целом записей сравнительно мало. Это особенно бросается в глаза потому, что все даты аккуратно размечены наперед – вплоть до самого конца 1933 года, который оказался для Берберовой таким счастливым. И хотя запись за 31 декабря отсутствует, ее настроение в новогоднюю ночь вычислить нетрудно. О нем говорит – красноречивей всяких слов – огромная, лихо закрученная виньетка, целиком заполняющая пустой остаток страницы40.

* * *

      Продолжала ли Берберова вести дневник в 1934 году, равно как и в последующие несколько лет – вплоть до осени 1939-го, – сказать невозможно. В ее архиве дневники за это время не сохранились, да и в «Курсиве» о них ничего не говорится, зато Берберова упоминает о нескольких сделанных в эти годы отдельных записях. Наиболее важная из них касается предсмертной болезни и смерти Ходасевича. Эту запись, начатую 13 июня 1939 года, когда стало понятно, что конец очень близок (Ходасевич скончался на следующий день), и завершенную 23 июня, через неделю после похорон, Берберова практически дословно воспроизводит в «Курсиве»41.

      Похоже, что такого рода записями, сделанными по следам самых значительных событий или разговоров, дело в то время и ограничивалось. В начале января 1934 года Берберова и Макеев окончательно съехались, появилась возможность беспрепятственно наслаждаться семейным счастьем. Все это, очевидно, способствовало бурному творческому подъему Берберовой.

      С 1934-го по 1939-й она написала три повести: «Аккомпаниаторша», «Лакей и девка», «Облегчение участи», рассказ «Роканваль», роман «Без заката», две биографии – Чайковского и Бородина, пьесу «Мадам». И все это – помимо рассказов, которые Берберова печатала на протяжении 1930-х в «Последних новостях»

39

В дальнейшем у Ходасевича и Ольги Борисовны сложатся с Макеевым и Берберовой исключительно добрые отношения. Во время предсмертной болезни Ходасевича Макеев навещает его, чередуясь с Берберовой, на правах родного человека. После смерти Ходасевича они начнут опекать Ольгу Борисовну самым нежным и внимательным образом.

40

Любопытно, что и в данном случае Берберова следует установленной Ходасевичем модели. Как замечает публикатор «Камер-фурьерского журнала», реакция Ходасевича на уход Берберовой «постулируется» не столько «словом», сколько «способом организации страницы. Запись [“26, вторник. В 5 ч. 10 мин. Н<иник> уехал”] отделена от остальных двумя чертами и огромным пробелом – после нее страница пуста. <…> Конец и пустота – зримый образ предельно выразителен и вполне адекватен внутреннему состоянию» [Демидова 2002: 18].

41

По сравнению с оригиналом я обнаружила только два расхождения с соответствующим фрагментом «Курсива». Берберова убрала свои рассуждения о том, что Ходасевич, по ее мнению, чувствовал в связи с предстоящей кончиной, видимо, сочтя их слишком «беллетристичными»: «Когда я видела его и говорила с ним, мне казалось, что он готовится в очень далекое, совершенно одинокое, совсем ему сейчас еще не нужное, грустное, трудное, вечное путешествие…» (Nina Berberova Papers. B. 52. F. 1161). Кроме того, Берберова несколько изменила самый конец своей тогдашней записи. Рассказав, что после похорон Ходасевича «человек десять» зашли в кафе рядом с кладбищем, чтобы помянуть покойного, Берберова добавляла: «И было такое чувство, что он с нами» (Ibid.). Вместо этих достаточно банальных слов в «Курсиве» появилась нейтральная фраза: «Присманова плакала» [Берберова 1983, 2: 430].