1984. Джордж Оруэлл

желудке стало затихать и мир начал казаться более приветливым. Уинстон извлек сигарету из мятой пачки с надписью СИГАРЕТЫ «ПОБЕДА» и неловко перевернул ее, отчего табак просыпался на пол, поэтому со следующей сигаретой он обошелся более аккуратно.

      Вернувшись в гостиную, он уселся за маленький столик, находившийся слева от телескана. Достал из ящика стола деревянную перьевую ручку, баночку чернил и толстый в четвертую долю листа блокнот с красным корешком и обложкой под мрамор.

      По какой-то причине телескан в гостиной был размещен необычным образом. Вместо того чтобы установить его в торцевой стене, откуда обзор открывался на всю комнату, его вмонтировали в более длинную стену, напротив окна. Сбоку от окна был неглубокий альков, в котором сейчас расположился Уинстон; наверное, во время постройки дома эта ниша предназначалась для размещения книжных полок. Устроившись там поглубже, Уинстон как будто бы мог оставаться вне поля зрения телескана. Конечно, его можно было слышать, однако, находясь здесь, он был невидим. Именно необычная геометрия комнаты подтолкнула его к идее, воплотить которую он как раз сейчас намеревался.

      Впрочем, к этому намерению подвигла его и книга, которую он достал из ящика. Великолепная и прекрасная книга. Такую гладкую, молочно-белую, чуть пожелтевшую от времени бумагу перестали делать по меньшей мере лет сорок назад. Хотя Уинстон догадывался, что книга эта много старше. Он заметил ее в витрине неопрятной лавчонки старьевщика в трущобном квартале (в каком именно, теперь никак не мог вспомнить) и был немедленно сражен желанием приобрести эту вещь. Предполагалось, что членам Партии не следует заходить в обыкновенные магазины (так сказать, производить операции на черном рынке), однако правило это соблюдалось не слишком строго, поскольку существовали такие предметы, например обувные шнурки и бритвенные лезвия, которые нельзя было раздобыть иным образом. Бросив короткий взгляд по сторонам, Уинстон скользнул внутрь лавчонки и купил книгу за два с половиной доллара. В этот момент он не думал о том, зачем она ему понадобилась. Спрятав покупку в портфель, ощущая себя виноватым, он понес ее домой. Уже само владение этой вещью компрометировало его, пусть даже на страницах книги ничего не было написано.

      Собирался же он сделать вот что: начать писать дневник. Занятие это нельзя было назвать незаконным (незаконных занятий более не существовало – просто потому, что не было никаких законов), однако, если дневник обнаружат, можно было не сомневаться в том, что он заработает «вышку» или как минимум лет двадцать пять заключения в трудовом лагере строгого режима. Уинстон вставил перо в ручку и облизал его кончик. Подобная ручка представляла собой устройство весьма архаическое, которым редко пользовались даже для подписи, и он раздобыл этот раритет тайно и не без труда, руководствуясь ощущением, что по такой великолепной молочно-белой бумаге следует писать настоящим пером, а не царапать ее чернильным карандашом. На самом деле Уинстон не привык