Записки на туалетной бумаге. Павел Барабышкин

жарой и долгим ожиданием честных вселяющихся. Вспомнил, как, наконец, подошел мой черед, и я, с облегчением вздохнув, вошел в кабинет таинственного А. Д. Он сидел за столом, окруженный лучами славы, и, склонив голову на грудь, созерцал что-то между своими ногами, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я робко откашлялся. А. Д. медленно поднял на меня мутный взор, затуманенный страданием, и вдруг икнул. Лучи славы померкли. До меня долетел слабый запах перегара.

      Раздасадованный на меня за свою промашку, Гулькин схватил мои документы и с трудом сфокусировал на них взгляд.

      Переминаясь с ноги на ногу, я увидел, как щетинистое лицо его озарилось дьявольской усмешкой.

      – Вот, – он ткнул куда-то в мои бумаги грязным ногтем, – печати нет, – мстительно прогнусил А. Д. и выставил меня за дверь ставить эту печать.

      Ах, А. Д., А. Д.! Если бы ты знал, как я был ошарашен этим, как больно забилось мое сердце и скольких толчков в коридоре и потерянных нервных клеток (между прочим, не восстанавливающихся никогда) стоила мне потом эта проклятая печать! Может, тогда ты не был бы так злораден? Может быть, и твое черствое сердце сжалось бы от жалости и слезы сострадания потекли бы по твоим небритым щекам? Но нет, увы! Сердце начальника не знает сострадания, даже если этот начальник всего лишь председатель студенческого профкома.

      Поплевав на палец, я перевернул страницу и продолжил читать.

      «… вся остальная часть Гулькина.

      – Где Михаил? – спросил Алексей Денисович.

      – Какой Михаил? – поинтересовался Алкота.

      – Тот, который только что из двери выглядывал, – пояснил председатель студенческого профкома. – Под какой он кроватью?

      – Не знаю, под какой, – пожал худыми плечами Алкота.

      – Гнетущее молчание затянулось, и, наконец, под кроватью послышался шорох. Отряхивая пыль, появился Миха.

      – Ты что там делал? – спросил Гулькин.

      – Спички искал, – ответил Миха.

      – Ну и что, нашел?

      – Ага, – бодро сказал Миха и потряс коробком.

      – Вы что, из меня дурака делаете? – удивился Гулькин. Его богатый козлиными интонациями голос обиженно дрожал. – Будете дежурить на кухне с сегодняшнего дня и по… – он неопределенно махнул рукой».

      Что сделал Гулькин дальше, осталось неясным, так как на этом общажный летописец поставил точку, потом нарисовал три звездочки, вот такие:

      * * *

      и начал писать уже совсем о другом.

      «Пили в 525, потом в 542, потом в 550. Михе спускаться на первый этаж было впадлу, и ему постелили матрас на шифонере.

      Чекушка долго не мог заснуть на голой кровати и слушал, как наверху на его матрасе ворочался и кряхтел Миха.»

      Я устроился поудобнее, облокотившись спиной о стену, и начал читать не отрываясь, благо каракули стали понятнее.

      13 февраля

      Когда до закрытия общаги оставалось пять минут, решили еще выпить. Время поджимало,