По ту сторону жизни, по ту сторону света. Виталий Храмов

в составе пеших дозоров. Все в пределах видимости толпы. Не для охраны. А чтобы привыкли. Чтобы это было данностью. И менять их почаще. Днём каждый час, ночами через два часа. Заодно и к часам привыкнут. Не имея часов. По дудке. Вместо склянок флотских.

      Народ уже пообвыкся, опять начались массовые пересуды, так и не складывающиеся в единое информационное поле надразума, слишком разные индивидуальные показатели мужиков и «прилипал». Да и мужиков между собой. Но всё одно, обтирали разные мысли. В два круга, попроще и приземлённее – мужичий, где сразу же выделились центры кристаллизации коллективного разума (например, тот мужик, с лисьей мордой), и более оторванный, «интеллигентный», с претензией не только на эзотерику и символизм, но и с уклоном в философию. Какую-никакую, но всё же.

      Сам я не участвовал. На само это явление и его гул роя пчёл реагировал повышением ритма хода. Раз языки чешут, то уже не устают, делаю я вывод. Но прислушивался. Тем присматривался к людям.

      Пустошь не была полностью пустыней. И песчаных дюн в ней было немного. А вот разных оврагов и промоин – полно. И местность стала всё более пересечённой, понемногу поднимаясь к югу, «радуя» всё большими перепадами высот. Большие покатые подъёмы обрывались оврагами и промоинами. Хорошо, что Старая Дорога была сделана так основательно, что промоины её просто не брали. Кое-где в этих низинках оврагов и промоин приживалась и жизнь. Чаще скверная, но была и чистая. Охотились. Строго-настрого запретил бить детёнышей и самок. Жизнь же! И чистые деревья под корень не изводили.

      Древесину заготавливали не только на дрова. Посохи делали. Полутораметровые древковые палки. Мужики сообразительностью не блистали, а вот руки их были натруженными руками мастеровых и умели многое – посохи делали на раз-два. В дороге посохи помогали идти, как опора. И я вечерами учил братву, а они остальных, бою на шестах. А там от шеста до копья даже не шаг, а полшажочка. И это было очевидно любому, даже совсем не умеющему шевелить извилинами. Уже даже на марше шли с примотанными к посохам штырями или ножами. Один даже умудрился косу выпрямить (без горна и молота), да так и ходил, как с глефой.

      Вот и в этот раз, когда конный разъезд с ближайшей высотки объявил тревогу, повозки застопорили, мужики стали выстраиваться в линии, скорее в кучки, вокруг повозок, ощетиниваясь этими палками.

      «Выхожу из себя». Осматриваюсь.

      Ну, слава богам! А я уж было заволновался!

      – Егеря Светлых! – кричит юноша, что был в том разъезде, летя с крутого склона так, что грозил оступиться и сломать себе шею.

      Прилипалы выхватывают мечи. Вздыхаю, закатив глаза. Ближе всего ко мне оказался Чижик. Ему и досталось быть показательно выпоротым.

      Выпучив глаза, бледный, закусив губы, Чижик судорожно сжимает меч. Хватаю его меч за клинок у самого окончания, выворачиваю из руки этого недоразумения через большой палец его кисти.

      – Ай! – кричит Чижик от боли.

      Как он удачно привстал с седла! Рукоятью меча,