Русь изначальная. Валентин Иванов

тянули остатки зерна, делили его горстями по едокам. Обилие мяса, молока, творога, масла, меда – все казалось пресным без хлеба. В градах редко слышалось ворчанье жерновов.

      Молоть зерно – женская и ребячья забота, труд легкий, но нудный. Жернова парные, в один охват, положены пирогом. В середине верхнего жернова выдолблена дырка пальца в два, ближе к краю жернова торчит ручка. Жернов крутят, в дырку горстью подсыпают зерно. Поломанные и перетертые зерна высыпаются кругом на подложенное рядно. За один пропуск получается крупа на каши, за два пропуска – крупная мягкая мука. Кому захочется хлебца побелее, тот отобьет муку на частом сите из плетеной соломы.

      Плохо, когда успокоительный голос жерновов смолкнет зимой. После женского праздника березового листка бездействие жерновов не страшит.

      Так и ответила Анея:

      – Ничто, Красушка, скоро жать будем.

      – Скоро, – безучастно согласилась Краса.

      – Вижу, ты мальчика принесешь, – заметила Анея.

      Ведунья такого слова зря не скажет. Видно, присмотрела приметы, заглянула в совершающуюся тайну.

      Чтобы не испортить вещего слова, Краса, поворачиваясь на все четыре стороны, в каждую закляла:

      – Сделай, сделай, сделай, сделай! – и призналась Анее: – Я и сама было думала так. Сказать-то боялась, чтобы не испортить. А он-то, голубчик мой, стал сильно толкаться. Ох! – Краса положила ладонь на живот. – Услышал! И впрямь мужичок!

      – Теперь уж не бойся слова, дело свершено то, – успокоила Анея. – Будет мужик у тебя.

      Старуха ласково погладила Красу по голове, туго повязанной платком.

      Ласка растворяет непривычное сердце. По увядшим щекам Красы потекли непрошеные слезы.

      – И чего мне себя беречь-то, – запричитала она, – кому нужна я? Был бы у меня муж какой-никакой, а был бы со мной, уж я бы его, голубя, холила. А этот? Когда раз в месяц, когда через два прискачет из слободы, как чужой. Слова не скажет, знай ему рожай и рожай! Ему бы мечи, да копья, да дружина, сам весь он как каменный идолище.

      – Такова наша доля, носи да корми, корми да носи, пока женское в нас живет, – строго возразила Анея. – Наш бабий живот собой род-племя несет, без нашего бабьего дела россичи истощатся. Я не припомню, скольких рожала. Ныне дочь живет. От старшего сына, которого хазары побили, двое внучат живут, третий мой роженый – Ратибор. Остальные малыми перемерли. А все же я перед родом не должница.

      – Да разве я перечу, матушка, – жалобно сказала Краса. – Я Всеславу рожала, не моя вина, что дети не жили. Вот, гляди, девочка растет, другого мальчика в себе ношу. Радуницы да навьи помогут, вырощу парня.

      Положив щеку на ладонь, Краса заговорила нараспев:

      Рожу, выкормлю,

      слезою вымою,

      собой выкуплю

      сына милого.

      От лихого зла,

      от напасти всей,

      от беды денной,

      от беды ночной

      заслоню его…

      Упав головой на стол, Краса снова заплакала и вдруг засмеялась:

      – Я