Вытрезвитель. Сергей Решетнёв

ключ. Ворвались в помещение с маленькими окошками. Затеплилась керосиновая лампа. Стол, самодельные стулья, двухъярусные нары, крохотные окошки, железная печка. Ломом раздолбив обледеневшую поленницу, я занес дрова в дом, запахло сосновой сыростью. Расщеплял дрова топором прямо в доме. Печка радостно затрещала. Светлана накрывала на стол. Я чувствовал себя настоящим мужчиной. Представлял, что Света моя жена. И эта мысль уже не виделась такой уж дикой. Мы развесили мокрую одежду, расставили обувь возле печки. Сели за скромный стол. Хлеб, лук, сыр. Чай решили заварить прямо в зеленом железном чайнике. С этого напитка и решили начать трапезу. Обжигаясь, я сделал несколько глотков и выплеснул все на пол. Во рту был совершенно непривычный вкус. Всё, что угодно, но это – не чай!

      А Света уже упала грудью на стол от хохота. В полутьме кубик индийского чая совершенно неотличим от брикета махорки. Чая в избушке вообще не было. Тогда мы оделись, и Светлана повела меня в ложок к роднику.

      Незамерзающий ключ окружен совершенно космическими наплывами льда, ветви низких ив обледенели, кое-где срослись затвердевшей водой в прозрачные пластины, а в глубокой чаше источника стояла фляга, наполненная морсом из клюквы.

      Ягоды плотные, как соски Светланы, кислое холодное питьё, жар и треск печи, полутьма. Запах сырого белья, меда, пота, махорки и женщины. Мы ложимся на тулупы, матрасы, разбросанные на полатях, и разговариваем. Рука находит мех межножия, но я не могу даже коснуться ее лона. Для меня это немыслимо, невозможно. И снова она снимает с меня штаны, выпускает наружу все мои помыслы и вталкивает меня в себя. Неужели так натопили, я мокрый, меня стягивает, сдерживает одежда. Я снова иду на штурм, не понимая, что эта крепость требует не натиска и бури, а ритма и чувства. Светлана смеется подо мной, ей весело. Ну, научи же меня, научи, как сделать тебя счастливой? Почему ты не хочешь мне помочь, почему бросила меня одного наедине с собой? Мне и хорошо и плохо. Мне – животному – хорошо, но то, что я чувствую себя животным, мне, человеку, мне книжнику, ботанику, плохо. Ах, как неприятно быть отстающим. Но как приятно быть и быть в женщине, с женщиной. Я чувствовал это во второй раз в жизни, но было, как в первый. Еще одно открытие: секс не запоминается во всем богатстве, во время – не до этого, после – всё блекнет.

      «Я плохой любовник?»

      «Конечно, но ты хороший мальчик».

      О, время, без сотовых телефонов, без спутниковых антенн, без «Буранов» и джипов, без точки G и Интернета! Познал ли я женщину? Нет, я почувствовал, но не познал. Я подумал, что познать женщину, значит уметь жестом, словом, прикосновением сделать ее счастливой. Я же не мог сделать ее счастливой, а только стыдился собственной радости – я стал мужчиной. Впрочем, неужели это и делает мужчину – мужчиной?

      Зато мне хватало десяти минут, чтобы восстановить силы и снова идти в бой. В голове всплывали картины: Света-подросток, я – ее дядя, я насилую ее на чердаке, антураж вокруг был вполне подходящий. Я зажимаю ей рот и мучаю до бесчувствия. Становилось