Нескончаемый дар. Владимир Алейников

как выражались в издательствах, литературному критику, возвратился я домой и призадумался.

      Обычно я оставлял себе третий экземпляр каждой рецензии – на всякий случай, так полагалось, так принято было.

      Посмотрел я внимательно, напрягшись весь и сощурившись, как это у меня бывает, говорят, перед решительным поступком, на кипы этих самых рецензий – и ярость меня охватила.

      Да что же это такое? – подумал я вдруг, – да зачем всё это мне нужно? Сколько же ещё месяцев, а то и лет, вся эта бредятина, совершенно не нужная мне, будет продолжаться?

      Нет, хватит! Баста!

      Ринулся я к ставшим в одночасье ненавистными для меня кипам рецензий, схватил в охапку столько этого добра, сколько мог за один раз унести, а потом – к двери, а потом – к мусоропроводу, – и, сминая и заталкивая вовнутрь густо испечатанные листы, выбросил всё, что было у меня в руках.

      Так вот, в несколько приёмов, и выбросил все рецензии в мусоропровод.

      И сразу – успокоился.

      Полегчало. Нет, отлегло.

      Светлее как-то стало на душе.

      Мудрая жена моя Людмила меня не удерживала.

      Наоборот – поддерживала.

      На моей была стороне.

      Я это чувствовал. Нет, понимал.

      Понимал, что она-то – всё понимает.

      – Ну и ладно! – сказала Людмила. – Пиши свои стихи! – а потом, подумав, добавила: – А для заработка займись-ка посерьёзнее переводами.

      И я, покончив с писанием рецензий, занялся переводами. И дело у меня почему-то пошло, на ура – не скажу, потому что бывали и трудности, но, однако, пошло – по нарастающей.

      Всё равно ведь стихи мои не издавали!

      Так хотя бы какие-то публикации…

      Как на духу, говорю, признаюсь, потому что чего там скрывать и зачем, – всё равно ведь все эти тексты, на основе подстрочников, разумеется, но – свой арсенал изобразительных средств используя, свои возможности каждый раз проверяя, своё дыхание им дав и свет свой, – сам я тогда писал.

      Но это было позже.

      А пока что я канителился с внутренними рецензиями.

      Кто-то из доброжелателей предложил мне написать такие рецензии для «Современника».

      Привыкший делать всё на совесть, вместо коротеньких рецензий я написал несколько обстоятельных статей.

      Они поразили воображение издательского начальства.

      Мне, человеку без всякого социального статуса, вдосталь нахлебавшемуся разной горечи и отравы, так и хлеставшей из прошлых, с немалыми трудами прожитых и чудом, наверное, пережитых, застойных, как привыкли у нас выражаться, а по мне – так моих, а не чьих-нибудь, пусть и кошмарных, но зато и всегда озаряемых творчеством лет, навидавшемуся в этом ещё довольно близком далеке такого, чего и врагу не пожелаешь, намаявшемуся за десятерых в этом столь памятном отдалении, будто всего-то в каких-нибудь нескольких шагах находящемся, ну пусть не шагах, а в нескольких километрах, не всё ли равно, в качестве прошлого ещё и не воспринимавшемся даже, а просто грустным, земным, человеческим опытом отзывавшемся,