Мне снится нож в моих руках. Эшли Уинстед

вырвал плечо из его руки.

      – Отвали от меня.

      Его ярость была как удар молнии, совершенно внезапной. Куп отошёл на полшага и поднял руки, сдаваясь.

      – Ладно, тише, тише.

      Из-за спины Минта он нашёл глазами мой взгляд, и в уголке его рта появилась улыбка.

      Это было сообщение одной только мне; взгляд, который создавал пространство только для нас одних. Он всё время так делал. Неважно, были мы на вечеринке в битком набитой комнате или я выходила с лекции в толпе других студентов и заметила, как он сидит на скамейке читает, или мы обедаем, и он приходит последним и ставит свой поднос с противоположной стороны стола. Он всегда находил меня, и в этот первый, краткий момент, когда наши глаза встречались, мы существовали в отдельном пространстве. В частной комнате, которую он построил, чтобы сказать мне что-то, что я не могла разобрать до того, как момент закончится.

      – Не смешно, – резко сказал Минт. Я отвела глаза от Купа, привлечённая руками Минта, которые он сжал в кулаки. – Это ложь.

      – Разумеется, – сказал всегда верный Фрэнки.

      – Чёртовы лузеры. – Минт пнул ногой платформу прямо в центре картины и она затрещала; посыпались щепки. – Лжецы. – Всё ещё красный, он ещё раз пнул платформу, и все замолчали. И потом Фрэнки тоже пинал, пока замок не разрушился окончательно, оставив на своём месте зияющую дыру.

      Несколько секунд было слышно только сдавленное дыхание Минта. Потом Джек сказал.

      – Так значит, платформу не починим.

      Одна из девочек с моего этажа вздохнула.

      – Поверить не могу, что потратила на это столько времени. Такой провал. – Она откинула назад волосы и развернулась, чтобы уйти.

      – Ты куда? – Спросила Каро; по лицу было видно, что она чувствует себя преданной.

      Девушка изумлённо воззрилась на неё.

      – Сегодня – вечер перед встречей выпускников, Каро. Я не собираюсь пропускать вечеринки только для того, чтобы слепить какую-нибудь жалкую хиленькую платформу и всё равно завтра проиграть.

      – Я тоже, – сказал кто-то ещё, и это был последний удар; опустившийся занавес. По толпе пробежался шёпот и потом все зашевелились, поправляя на спинах рюкзаки. Парами и тройками они разбрелись, бормоча про Чапмен-Холл, писькомеров и слишком далеко зашедшие розыгрыши.

      Остались только восемь из нас; мы старались не смотреть на дырку в платформе.

      – Вы можете в это поверить? – Спросила Каро. – Одно препятствие – и они разбежались. Где их верность?

      Джек вздохнул и опустился на землю, усевшись среди мёртвых листьев.

      – Мне не нравится быть тем, кто это скажет, но, по-моему, мы в жопе.

      Хезер плюхнулась на землю возле него и прижалась к нему. Джек порозовел и огляделся, чтобы посмотреть, смотрим ли мы. За два месяца дружбы я узнала, что этот оттенок розового означал, что он рад вниманию Хезер, но сгорит, если кто-то это упомянет. Хезер называла его стеснительность «Джек освобождается от многих лет подавления» – фраза, которую она подцепила