Осветление. Анна Маркина

кривь и вкось,

      но если взгляд смотрящего заточен,

      он распознает, как ему ни ври,

      что стены под ажурными цветочками

      искривлены и полны червоточин,

      а трещины расходятся внутри.

      «что холодеешь анечка…»

      что холодеешь анечка

      разве тебе темно

      выпек господь буханочку

      перемолов зерно

      соль да мука отборная

      радуйся и живи

      совестливо сработано

      столько вложил любви

      людям принес и светится

      отдал но знал же ведь

      что предстоит ей в хлебнице

      высохнуть зачерстветь

      «Растаем все – вонзенные, сквозные…»

      Растаем все – вонзенные, сквозные,

      под залпом слов из горловых мортир,

      о, неба, снега взмокшие связные,

      таящиеся в гробиках квартир.

      А кто тут отскоблен и безупречен?

      Мы астры, мы завянем, мы умрем.

      На обреченность переходит речь моя

      и лопается мыльным пузырем.

      Кирпичный лес, возросший полукружьем,

      огнями запечатанный во мрак.

      Я сторож, что поставлен без оружия.

      И видит враг. И сам себе он враг.

      «Много снега, мало денег…»

      Много снега, мало денег,

      Плачу ночью на полу.

      Жизнь меня, как нитку, вдела

      В узкоухую иглу.

      Узкоухи, узколобы

      Я, игла, они, оно.

      Каждой ночью Пенелопа

      Распускает полотно.

      Было море… и озера,

      Компас, люди, корабли.

      Был узор. И нет узора.

      Нитка вьется на мели.

      Этой ниткой можно вышить

      Путь домой, волненье вод.

      Ткани нет. Лежит прокисший

      За окошком небосвод.

      Тихий плеск ассоциаций.

      Шов неровный у судьбы.

      Не порваться, не порваться,

      Не порваться только бы.

      Гирлянда

      Ну если пересказывать всерьез:

      у елки обитатели детсада.

      – Гори, гори! – орут. А Дед Мороз

      посматривает, словно Торквемада,

      на мелочь человеческую пьяно.

      Не светится. А что? Чините сами.

      И хоровод родителей и нянек

      невесело над детством нависает.

      Возня, стихи и танцы возле ели.

      Хорошего и вспомнишь, что картина,

      когда всю ночь тебе костюм вертели

      из мишуры, бумаги и фатина.

      И так всю жизнь – смешно и непроглядно:

      наряды, обнадеженные лица…

      – Гори, гори!

      Но не горит гирлянда.

      А это ты повесила гирлянду,

      которая сейчас не загорится.

      лодочная станция

      затянет окна, замерзнут раны,

      ва-банк, играем в твое-мое,

      сезон забытых катамаранов,

      у самой пристани вмерзших в лед,

      а кровь все крутится час за часом

      во мраке тела – почти стендаль,

      не проясниться, не докричаться,

      где тормоз, газ, вообще – педаль,

      хозяин где, тот очкарик ушлый,

      снега растают, вернется зной,

      покойся паки, смотри и слушай:

      ни зги не видно за белизной.

      «Когда-нибудь мудрости около…»

      Когда-нибудь мудрости около

      В высоком прозрении чувств

      На лифте из теплого облака

      Я снова на первый спущусь.

      Как будто покинула прачечную,

      Где стрекот стиралок замолк,

      Сказать, что по счету уплачено,

      Что людям прощается долг,

      Что в чистое, круглое, вечное

      Успеют меня пригласить,

      Поэтому жизнь ипотечную

      Помедленней лучше гасить.

      «васильковые кони васильковые кони…»

      васильковые