Душка. Сергей Петрович Волошин

аясь по заводам, фабрикам и офисам, и точно так же, мелкими перебежками между россыпями дождей – от здания к зданию, от дерева к дереву, от магазина к магазину – возвращались вечером обратно.

      Гитарная мастерская Анатолия Ивановича пустовала уже больше недели. Ни одного случайного клиента, ни единого долгожданного звонка. А ведь месяц назад, в холодном и небывало снежном апреле, мастерская была завалена музыкальными инструментами, молящими о ремонте или реставрации. Битые безжалостным временем советские и иностранные гитары, а также причудливые поцарапанные мандолины, принесённые сердобольным преподавателем близлежащей музыкальной школы, скрипки и виолончели, домбра и балалайка, даже растрескавшийся пожилой чехословацкий контрабас.

      А теперь ничего и никого. Пустой дом, словно застывшая в зёрнах ветхой черно-белой фотографии, просторная мастерская. Ну, да, кому охота по такой погоде тащить куда-то свои любимые музыкальные инструменты? Уехала и Елена Владимировна, жена, с которой прожили целых тридцать пять лет. Забрала с собой собачку Зиту, игривую рыжую дворняжку с искрящимися как бусинки чёрными глазами, которую Анатолий Иванович очень любил.

      Собирая в дорогу сумки, Лена сказала, что снова едет проведать свою больную мать, Тамару Васильевну, а если будет нужно досмотреть старуху, то придётся на какой-то неопределенный период задержаться – «сам понимаешь». Но обряженный хрупкой надеждой Анатолий Иванович знал, внутренне чувствовал, что это неправда. Лена уезжала навсегда, в её необыкновенно больших, не тронутых паутиной морщин глазах и виновато дрожащих устах читалось прощание.

      Да, тёща Тамара Васильевна давно нездорова, и возраст – ни много, ни мало, а восемьдесят лет – неподъёмным багажом гнул к земле. Грудами беды нарастали болезни – сначала долгое лечение в кардиологии, потом непрекращающийся разрывающий грудь кашель, вызванный небольшим новообразованием в правом лёгком. Врачи отказались делать операцию, сетуя на солидные годы пациентки, но лечение химиотерапией всё-таки назначили. Здесь и дал о себе знать пробудившийся сытым вулканом болящий кишечник.

      – Всё, доча, видать, конец пришёл, – визгливым скрипом гнущегося листового железа стонала Тамара Васильевна. Дочка убедительно и деловито успокаивала, а как иначе.

      Весь последний год Лена часто ездила к матери в соседний городок-спутник. По возвращению всегда всё подробно и обстоятельно рассказывала супругу, иногда искренне просила совета, искала сочувствия и практической помощи. Но последние пару месяцев жену словно кто-то подменил. Стала молчаливой, холодной, отдалилась. Перешла ночевать в спальню умершего в детстве сына, в которую раньше заходила только прибраться, всплакнуть у сыновней фотографии и помолиться бабушкиной иконе, что в дальнем углу.

      На все вопросы Анатолия Ивановича отвечала, что так надо, так легче. Стала часто испаряться из дома к подруге – однокласснице, с которой не виделись лет сорок. Что за неожиданно вспыхнувшая дружба на склоне лет? И тоже отвечала, что общение даёт некую силу, терпение для преодоления грядущего неизбежного – смерти матери.

      – Давай, может, я тебя как-то подменю, съезжу к тёщеньке, проведаю, приготовлю ей супчика, своего фирменного, а? – неуверенно, видя взвинченное настроение супруги, предлагал Анатолий Иванович.

      – И мыть ты её тоже будешь? – грубо вопросом на вопрос отвечала жена и гневно поясняла, что не стоит беспокоить маму без лишней надобности. Она, мол, сама себя в зеркале стесняться стала, а тут любимый зятёк заявится. Однозначно, нет.

      Но было что-то в этом «нет» другое, сложное, необъяснимое. Словно умышленно Лена искала повод провести невидимую, но радикально сепарирующую линию в добрых супружеских отношениях. Нет, не такой старости ожидал Анатолий Иванович. Думал, что с годами из химической реакции любовь переваривается в какую-то иную субстанцию, тесно связывающую близких людей на высоком духовном уровне, а пресловутый «бес в ребро» – это вымысел людской.

      Да и не «бес» это вовсе. Видел, понимал по алгебре супружеских слов, чувствовал по мелодиям её настроений, что никаких ни новых, ни старых отношений у Лены нет и быть не могло. С одной стороны возраст уже не тот, год назад как вышла на заслуженный отдых, с другой стороны – характер верный – за всю жизнь никогда и неуловимого намёка не было на то, чтобы пойти на сторону. Ну, а болезнь матери – и вовсе не причина рвать семейные узы. Наоборот, у всех людей бывает так, что беда сближает.

      Тут что-то другое, и это самое другое Анатолий Иванович стал искать в себе. Молчит Лена, не разговаривает и он. Как в старой детской игре в молчанку. Уходит в мастерскую, смотрит сквозь окно на кухню, и видит, что мучается жена, разговаривает сама с собой, машет исхудавшими руками как психически больная. Прежде румяные щёки ныне впали, скулы заострились, всегда опрятно уложенные в пробор длинные каштановые волосы растрепались и обнажили прикорневое серебро. Плохо Елене Владимировне, нехорошо и Анатолию Ивановичу.

      Широкое арочное окно со столешницей, ведущее из мастерской в кухню, он сделал несколько лет назад специально, чтобы сократить расстояние и увеличить периоды проводимого вместе с женой времени. Лена на кухне у газовой плиты,