Ракурсы. Наталья Иртенина

медитациям над мусорной ямой, кишевшей мелкими тварями.

      Однажды, все в те же пять-шесть лет, я оказался вместе с бабкой на похоронах. Не знаю, зачем она повела меня туда, но это событие стало моим первым, единственным и абсолютным впечатлением от смерти. Хоронили какую-то девочку, которую я ни разу не видел и даже не знал, сколько ей было лет. Ее звали Лиза Пяткина, и в толпе шептали, что с ней сделали что-то нехорошее, а потом задушили. Я изо всех сил тянул шею, пытаясь разглядеть то, что лежало в гробу, но видел лишь нечто иссиня-белое – и это нечто никак не могло бы принадлежать человеку. Вероятно, мне следовало тогда ощутить страх, но я был слишком занят и поглощен новыми впечатлениями. Не успев испугаться смерти, я уже не боялся ее – она нарисовалась в моем реестре явлений этого мира в виде пятки и сохраняла эти обывательские кругло-розовые очертания все последующие десять лет моего земного существования.

      Я уделяю так много внимания именно этому периоду не из-за ностальгии по коротким штанишкам, как вы могли подумать, а лишь потому, что уверен в его абсолютной значимости для любого человеческого существа. В этом возрасте я впитывал в себя мир с точно такими же рвением и силой, с какими пылесос заглатывает мусор с пола. Вообще я думаю, что чадо шести лет гораздо умнее любого взрослого – по крайней мере, в том, что касается инстинктивного понимания жизни в целом и иных ее сторон в отдельности. Это потом уже инстинкт заглушается в нем точным знанием, а в некоторых, совсем тяжелых случаях и вовсе выдувается, как воздух через обратное отверстие пылесоса. Полагаю, это неизлечимо, но, наверное, процесс все же поддается затормаживанию и растягиванию на долгие годы, лет примерно до семидесяти. Лишь немногим удается глупеть сразу и бесповоротно. Однако к моему рассказу все это не имеет отношения. Просто пришлось к слову, и прошу прощения, если я нарушил взятые на себя обязательства не утомлять вас. Я совсем не хотел этого.

      В том же шестилетнем возрасте я как-то раз, уже не помню за что, был в наказание поставлен в угол и провел так довольно долгое время. Именно там, в углу, я получил что-то вроде откровения, под чахоточной сенью которого вяло текла вся моя дальнейшая жизнь. Поначалу я заинтересовался этим новым ракурсом, негативным по сути, сводившим мое видение мира почти к нулю, то есть голому стыку стен, оклеенных зелеными обоями. Но скоро мне надоело любоваться их мелким убогим узорчиком, и я прорезал ногтем щелочку, там, где обои закругляются, переходя с одной стены на другую. А потом попытался заглянуть в нее.

      Но мне никак не удавалось приблизить глаз к щели настолько, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Угол не пускал меня туда, где кончался этот мир и начиналось что-то совсем другое. Щелочка, хоть и существовала, была слишком мала. Я едва не заплакал от разочарования, но вдруг мои мысли приняли иной оборот. Внезапно мне пришло в голову, что весь мир состоит из таких вот «углов зрения», которые люди чаще всего принимают за свой истинный ракурс. Да и самих себя они полагают