Девушка в зеркале. Элизабет Гарвер Джордан

как только это случится, и не хочет оставлять за собой никаких незавершенных дел, например недописанных пьес.

      Эпштейн посмотрел на него встревоженно. Это были плохие новости. Не дав ему времени осмыслить их, Бэнгс нанес второй удар.

      – И конечно, в этом случае, – добавил он, – я тоже пойду добровольцем.

      От такого двойного удара голова и плечи Эпштейна опустились. Сейчас он понял: его любовь к этим ребятам, в которой он сам иногда сомневался, была все же глубокой и искренней. Мало кто из отцов мог испытывать столь горькую смесь гордости и боли, которая потрясла его сейчас. Но он, как обычно, не смог это выразить словами.

      – Ой, ну, – рассеянно сказал он, – я думаю, будем решать проблемы по мере их поступления. Вы пока еще не на войне.

      В Девон-хаусе они обнаружили обычную для свадебных приемов толчею. В церкви еще была проведена какая-то граница между гостями. На приеме, кажется, границы не было никакой. Тут были все протеже Барбары Девон, и их было много – вся молодежь из ее клубов, все ее старые и новые друзья. В каждой красиво украшенной и просторной комнате на первом этаже Девон-хауса уже стояли люди – вдобавок к прибывающим новым гостям, число которых увеличивалось с каждым часом.

      Бэнгс и Эпштейн вошли в центральную залу. Лори Девон, возвышаясь над толпой благодаря высокому росту, увидел их и поспешил поздороваться, положив руку на плечо каждого из них. Он был в том настроении, которое оба его друга любили и которого побаивались. Лори был безумно рад. Ему нравился его зять. Впечатление о триумфе в Нью-Йорке еще было свежо в его памяти и наполняло его энергией. Он был предан своим компаньонам и был счастлив работать с ними. Но больше всего, хотя сам он горячо отрицал бы это, он ликовал из-за приближающейся свободы.

      Лори любил свою сестру, но устал зависеть от нее. Сейчас он наконец мог жить собственной жизнью. И это будет достойная жизнь. Он твердо решил, что покончил с пьянством и азартными играми. Он был уверен, что излечился от них в прошлом году. Он полностью понял их опасное влияние – как и то, что ничего не может быть прекраснее работы, которую любишь. Он понятия не имел, что делать со своей независимостью, но при мысли о ней наполнялся бесконечным восторгом. Он еще не решил, чем будет заниматься, но был уверен, что проведет это время хорошо. Глядя с высоты своего роста на кругленького Эпштейна и крепко сбитого Бэнгса, он улыбнулся в их трезвые лица, и от этого с них слетела торжественность.

      – Пойдемте к Барбаре, – радостно предложил Лори. – Она хочет с вами попрощаться и велит вам укладывать меня в кроватку каждый вечер. Она скоро уедет. Мы с Бобом усадили ее, чтобы она немного отдохнула.

      Лори отвел их в комнату, ставшую бухтой спокойствия. О ней знали только избранные гости, там было посвободнее. Барбара сидела в кресле без подлокотников с высокой спинкой. В убранстве невесты она, и без того невероятно красивая, производила весьма сильное впечатление и этим, сама того не желая, заставляла Родни страдать еще больше. Край ее платья лежал на полу, и на нем спал, словно уставший щенок, инфант Сэмюэль.

      Уоррен, возвышаясь