Тебя все ждут. Антон Понизовский

– больной онкологическим (потенциально смертельным) заболеванием?

      Категорически нет. Мне сейчас даже писать это неприятно – а вам неприятно читать. Болезнь ребёнка – это нечто огромное. Она взламывает любую шкалу, торчит из неё, как гигантская чёрная башня. А., который способен в тени этой башни тщеславиться или влюбляться, выглядит как моральный урод. И бесполезно бежать за читателем, дёргать его за штаны (или читательницу за юбку), уговаривать, что в жизни так и бывает: масштабы соседствуют, сосуществуют, и человек, над которым нависли огромные чёрные беды, может быть занят ничтожными мелочами – и даже бóльшую часть времени и душевных сил тратить именно на эти мелочи, а на страшную башню тщательно не смотреть, и действительно забывать про неё?..

      В жизни – да. В шоу – нет.

      Отсюда правило третье: никакой правды.

      No choice.

      No love.

      No truth.

      Если три этих базовых правила вами усвоены – в принципе, можете начинать.

      Вторая часть

      1

      – …Ну просыпа-айтесь же!..

      И первая моя мысль, ещё глаза не открыл, – не мысль, а ужас: мой собственный мозг разговаривает со мной женским голосом. Мне вскрыли мозг?!

      – Уже десятый час… Ну ва-аше сиятельство!.. – жалобно повторяет плюшевый голос в моей голове.

      Я разлепляю глаза – и зажмуриваюсь: сиятельство потолка, сиятельство солнца на мраморной тумбе у изголовья, сиятельство золотых дверных ручек… какое «сиятельство»?! Где я?

      – Ой, ваше сиятельство…

      Голос изнутри справа, из правого полушария. Правое полушарие тяжелее, чем левое.

      – …Пожалуйста, не вскакивайте! вам нельзя…

      Что-то твёрдое в ухе. Одеяло в крупный горох – как стены в дырочку, аппаратная звукозаписи… Всё вчерашнее на меня рушится сплошной стеной, как обвал: я наконец понимаю, что разговаривает шайбочка у меня в ухе, но не могу постичь, почему я под одеялом раздетый, если заснул поверх одеяла в футболке и в джинсах. И если я в Останкино, в павильоне, откуда яркое солнце на потолке?

      – Привыкайте, пожалуйста: как только проснулись, смотрите на иконы и креститесь…

      – Стоп, стоп, стоп! Какие иконы? Это кто вообще?!

      – Саша, – стесняется шайбочка в моём мозгу. – Я ваш кондуктор…

      – Кто?!

      – Ой, Алексей Юрьч… то есть ваше сиятельство, вам нельзя со мной разговаривать, вы в кадре…

      – Уборная где здесь?

      – О господи… Семён, где вы?

      Над ширмой – хитрая мафиозная физиономия:

      – Ваше сиятельство, как почивали? Сию минуточку вас отвезу…

      Я чувствую, что на мне скользкая ткань – простыня не простыня… Сдёргиваю одеяло. Оно льнёт ко мне, не хочет выпускать из жарких объятий, – оказывается, я в ночной рубахе выше колен (на самом деле, до пят, во сне задралась), рубаха тонкая, кружевная, в оборках.

      – Я сам дойду.

      – К прискорбию, ваше сиятельство, будучи инвалидом Отечественной войны, у вас ножки отнямшись…

      Семён