Исповедь травы. Наталия Мазова

приклонившись головой к Флетчеру – чего церемониться, здесь только свои. На этой же кровати с краешку пристроился Россиньоль, и сменяют одна другую прекрасные песни…

      Здесь трава

      высотою с дерева,

      Здесь цветы

      небывалой красоты,

      Так пока

      непорочны облака —

      Черный дым

      рук пока не тянет к ним…

      Как все-таки они непохожи… Этот Россиньоль по виду – типичный бродяга, средневековый жонглер, знающий, как угодить даме и развеселить толпу. Не сразу и догадаешься, где у него просто песни, а где Слова. Флетчер же – менестрель из легенды, чья песня одинаково тревожит на королевском пиру и у костра на ночном привале… Но сила в них одна – и та же сила, таясь, живет во мне, хотя я-то сама не пою, только Говорю,[1] но и без лютни порой можно сделать немало!

      Она то робко намекает,

      Что разделяет эту страсть,

      То вдруг стыдливо замолкает…

      Она греха вкусила всласть!

      Но с виду ангел, если нужно —

      Силен притворством слабый пол…

      Что за черт! Я ведь уже слышала эту песню – и если мне не изменяет память, именно здесь, в Мире Великой Реки!

      А нужно ей – всего лишь мужа…

      – Поскольку, э-э, возраст подошел, – вставляю я совершенно автоматически раньше, чем это успевает сделать сам Россиньоль.

      Он резко обрывает мелодию:

      – Тебе известна эта песня? Но как раз ее я пою довольно редко!

      – Слушай! А ты не пел ее здесь, в этой Сути, три с половиной года назад, во время осады Передола?

      – Именно так, – подтверждает Россиньоль.

      – Тогда я уже знаю тебя! Ты – тот, кого в Лэйе называли Клингзором-сказочником! Вот это встреча!

      – Ты была в осажденном Передоле? – его глаза расширяются от удивления. – Кто ты? Как тебя звали тогда, и как зовут сейчас?

      – Тогда, и сейчас, и всегда я ношу одно имя – Эленд, – отвечаю я с достоинством.

      И тут… Я не успеваю ничего сообразить – Россиньоль опускается передо мною на одно колено, целуя руку, потом поднимает на меня свои голубые глаза и тихо, с восхищением, произносит:

      – Так вот какая ты стала, колдунья! Никогда бы не подумал, что из той девчонки вырастет настоящая королева!

      Вот это винегрет! С трудом припоминаю, что, да, за глаза меня в Передоле называли не иначе как Рябиновая колдунья… Флетчер, кажется, не меньше моего потрясен этой сценой. А Россиньоль продолжает:

      – Знаешь, у меня та ночь как живая в памяти… Когда тебя разбудили и ты вылезла из кучи лапника, я даже не сразу понял, мальчишка ты или девчонка – так, существо в штанах, и сухая трава торчит из волос. Но как только ты начала читать свои стихи, я чуть с ума не сошел, даже не верилось – разве можно чувствовать так в семнадцать лет? Это ведь даже не всякая женщина понимает! Как я потом тебя искал – для Ордена!

      – Но я уже два года в Ордене, – наконец выговариваю я. – Я Подмастерье на Пути Ткущих Узор.

      – Значит, есть на небе справедливость, – торжественно

1

В русском языке не существует точного эквивалента силийским словам «dillae» (стихотворное заклятие, одновременно являющееся религиозным гимном) и «dillao» (произносить, исполнять такое заклятие). В английском можно было бы попробовать для перевода слово «spell», в русском же приходится использовать написание с большой буквы «Слово» и «Говорить».