Звезда перед рассветом. Екатерина Мурашова

как слов не нужно почти – он меня еще до слов понимать умел. Знать бы, где он, как… да, может, тоже погиб уже давно…

      Будь проклята война!

      За что Россия воюет, кто бы мне объяснил?! У нас в Черемошне, и в Торбеевке, и в Песках уже полно вдов в черных платках, и сирот соответственно – что этим крестьянкам Босфор и Дарданеллы? За каким хреном им сдался Константинополь, в котором нынче турки, а прежде жили римляне, греки и еще черт знает кто?!! Им всем нужен ихний живой муж, отец их детей, чтобы пахал землю, косил луг, ел за столом большой ложкой и валял их на перине… Будь проклята!

      В газетах пишут какую-то шуршащую чушь. В журналах, там, где претензия на какой-то анализ – чушь, шуршащая высокомерно…

      Но все не зря. В каком-то нелепом журнале, среди подборок непонятных мне или откровенно бесноватых стихов вдруг – стихотворение женщины по имени Марина, как будто написанное – за меня:

      «Осыпались листья над Вашей могилой

      И пахнет зимой,

      Послушайте, мертвый, послушайте, милый:

      Вы все-таки мой.

      Смеетесь! – в блаженной крылатке дорожной.

      Луна высока.

      Мой – так несомненно и так непреложно,

      Как эта рука.

      Я Вас целовала, я Вам колдовала,

      Смеюсь над загробною тьмой!

      Я смерти не верю, я жду Вас с вокзала –

      Домой.

      Пусть листья осыпались, смыты и стерты,

      На траурных лентах слова,

      И если для целого мира Вы мертвый,

      Я тоже – мертва.

      Я вижу, я чувствую – чую Вас всюду,

      Что ленты от Ваших венков!

      Я Вас не забыла и Вас не забуду –

      Во веки веков!

      Таких обещаний я знаю бесцельность,

      Я знаю тщету -

      Письмо в бесконечность,

      Письмо в беспредельность,

      Письмо в пустоту…»

      (стихи М.Цветаевой, написаны 4 октября 1914 года – прим. авт.)

      Я жду тебя с вокзала. Будь проклята! Боже мой…»

      – Люшика! Люшика! Люшика! Она все тебе наврала! Да! Это совсем не то! Совсем! Но мы все равно больше не будем! – Атя – легкая и хрупкая, как стрекоза, с быстрыми хитрыми глазками орехового цвета, бровями домиком и вечной, неизвестно что означающей полуулыбкой. Обняла, обхватила тонкими руками, прижалась щекой к рукаву платья. Муслиновая занавеска затанцевала от движения воздуха, открыв бледный свет в окне, где падал мокрый тяжелый снег пополам с дождем.

      – Не будете, – согласилась Люша. – Потому что ты отныне станешь с Олей жить, а Ботька – со своим микроскопом.

      Атю словно ветром отнесло на середину комнаты. Топнула ногой:

      – Не хочу с Олей!

      – Почему?

      – Да она как марля, если ее намочить и выжать – белая и никудышная. Не хочу! Если хочешь Ботьку отселить, давай я тогда с Кашпареком буду жить. Он, как разозлится, за волосья дерет, но с евонной куклой хоть