Пепел на ветру. Екатерина Мурашова

темно – вокруг лес, окошко высоко вверху, под самым потолком, а лампу или свечу Филиппу не дают – опасно. Филипп сидит на лежанке и скалит белые зубы из-под спутанных волос – расчесывать их он дает только Пелагее.

      – Пойдем гулять? – спрашиваю я.

      – А их там нет? – спрашивает в свою очередь Филипп. – Они меня не заберут?

      – Нет, их там нет. Пока я с тобой, они к тебе даже и близко не подойдут.

      – Я еще твою лошадь боюсь, – сварливо уточняет Филипп. – Она меня кусает и лягает. Ты ее хорошо привязала?

      – Хорошо, хорошо, не бойся, пойдем.

      Таня заперла в сарай собак. Мы гуляем по тропинке – до дороги и обратно. Потом вокруг дома. Удивительно, что Филипп боится леса – ведь он, в сущности, никогда не видел ничего другого.

      – Хочешь, дойдем до Сазанки и рыбок посмотрим? – предлагаю я.

      – Не хочу! – Филипп мотает большой головой. – Там они меня точно заберут. Вот на поле я бы погулял. Там далеко видно – никто не подкрадется.

      – В поля в следующий раз пойдем, – обещаю я. – Сейчас мне недосуг, мне Мартын нужен.

      Филипп с явным облегчением возвращается в свой домик и внимательно следит, чтобы я заперла засов. Потом он за столом ест печенье и изюм (конфеты я решила отдать Тане).

      – Филипп, сколько тебе лет? – спрашиваю я.

      – Недавно тридцать сравнялось, – отвечает он, играя с лошадкой.

      – А что «они»? Было что-нибудь интересное, пока я не приходила?

      – Тебе бы такое «интересное»! – ворчит Филипп. – Два раза говорили, чтоб я под лежанкой на полу спал – с потолка де ночью порча идет, а лежанка задержит. Ну, это ничего. Потом велели на матушку воду из кувшина вылить – это ее от увечья на обратном пути оборонит. Матушка очень ругалась, даже по уху съездила…

      – Да это как всегда! – нетерпеливо обрываю я. – А интересное-то?

      – Они говорят: жениться тебе пора. Невесту ко мне присылали… – немного смущаясь, говорит Филипп. – Она беседу со мной вела, за руку брала – вот тут! – показывает на узкое, бледное запястье.

      – О! Вот это ловко! – радуюсь я. – Ну и какая она, расскажи! И что говорила-то?

      – Красивая очень, только прозрачная немного. Волосы как лен, глаза как цикориевые цветы, – прилежно рассказывает Филипп, раскачиваясь на сосновом табурете. – Рука холодная, будто только из кадушки с родниковой водой вынула. Платье длинное, до пят, по вороту мережка с вышивкой и пояс такой же. Говорила, как мы с ней жить станем, летом – в поле работать да венки плести, зимой – печку топить, да в санях кататься…

      – А как же зовут твою невесту?

      – Имя у нее Синеглазка.

      Хоть я и привыкла давно и к рассказам Филиппа, и к загадочным голосам, с которыми он ведет беседы в долгие дни своего одиночества, а все же мне делается не по себе. Рассказал ему кто или и вправду девка-Синеглазка к нему приходила?

      А тут