Звездный десант. Роберт Хайнлайн

жизнью: до синевы побрит, в брюках с отутюженными стрелками, ботинки – хоть смотрись как в зеркало, и вообще он выглядел бодрым, отдохнувшим, готовым к любым свершениям. Такое впечатление, будто сон ему без надобности, достаточно техосмотра через каждые десять тысяч миль и периодической мойки.

      – Р-разговорчики! – громыхнул он. – Р’няйсь! Смирно! Я борт-сержант контрактной службы Зим, ваш ротный. Обращаясь ко мне, отдавайте честь и говорите «сэр». Так же обращаться ко всем, у кого инструкторская палка. – Для наглядности он закрутил мулине принесенной тростью.

      Накануне вечером, когда нас привезли в лагерь, я видел людей с этими тросточками и решил сам такой обзавестись – неплохо ведь смотрится. А теперь передумал.

      – …Здесь не хватает офицеров, поэтому тренировать вас будем мы. Кто чихнул?

      Молчание.

      – КТО ЧИХНУЛ?!

      – Я, – отозвался чей-то голос.

      – Что – «я»?

      – Я чихнул.

      – Я чихнул, СЭР!

      – Я чихнул, сэр. Простудился, сэр.

      – Да ну? – Зим подошел к чихнувшему, упер ему трость в верхнюю губу прямо под носом и резко спросил: – Фамилия?

      – Дженкинс… сэр.

      – Дженкинс, – повторил Зим так, будто это нехорошее, даже ругательное слово. – Надо полагать, ты и ночью в дозоре чихнешь, потому что в носу засвербит? Чихнешь?

      – Надеюсь, что нет, сэр.

      – Вот и я надеюсь. Так говоришь, простудился. Гм… Ничего, это поправимо. Посмотри вон туда, видишь вещевой склад?

      Я посмотрел – и увидел только прерию. Впрочем, маячил одинокий домик чуть ли не на горизонте.

      – Выйти из строя. Три круга вокруг склада. Бегом марш! Бегом, я сказал! Галопом! Бронски! Поторопи курсанта.

      – Есть, сардж. – Вслед за Дженкинсом пустился один из пяти или шести обладателей инструкторской палки.

      Он легко догнал Дженкинса и врезал ему тростью по мягкому месту.

      Зим повернулся к нам, дрожащим от стужи в строю. Прошелся туда-сюда вдоль шеренг, оглядел каждого и ужасно разочаровался. Наконец остановился, грустно покачал головой и сказал, будто отвечая своим мыслям, но таким тоном, что проняло нас всех:

      – Просто не верится, что это происходит со мной! – И снова обвел роту взглядом. – Толпа обезьян… Хотя нет, до обезьяны вам как до Луны. Всего лишь стая паршивых шавок. Впалогрудые, вислопузые, слюнявые беженцы из-под маминой юбки. Да я отродясь не видел такого позорного скопища испорченных недорослей. Кишки втянуть! Вперед смотреть! Что неясно?

      Я втянул живот, хоть и не был уверен, что команда относится и ко мне.

      Продолжалось это долго, и я, слушая сержантский рев, напрочь забыл о том, что промерз до костей. Зим ни разу не повторился, не обронил нецензурного слова. Позже я узнал, что такие слова у него припасены для особо серьезных залетов; в период моего обучения они не пригодились. Но что он себе охотно позволял, так это описывать самым подробным и оскорбительным образом наши недостатки: физические, психические, генетические и этические.

      Однако я почему-то никогда не