Воспоминания террориста. Борис Савинков

и разной мелочью. Я подошел к нему и, выбирая товар, успел шепотом назначить свидание в трактире.

      Часа через два мы сидели с ним в грязном трактире, недалеко от Сенной. Он оставил дома лоток, но был в том же полушубке и картузе. Разговаривая с ним, я долго не мог привыкнуть к этой новой для меня его одежде.

      Он рассказал мне, что другой товарищ уже извозчик, что они оба следят за домом министра и что однажды им удалось увидеть его карету. Он тут же описал мне внешний вид выезда Плеве: вороные кони, кучер с медалями на груди, ливрейный лакей на ко́злах и сзади – охрана: двое сыщиков на вороном рысаке. Товарищ был доволен удачей, но жаловался на трудности своего положения.

      «Стою я у Цепного моста, – рассказывал он мне. – Жду. Вижу, городовой таращит глаза. Я шапку снял, поклонился низко и говорю: ваше, говорю, благородие, дозвольте спросить, кто в этих хоромах живет, уж не сам ли, говорю, царь, очень уж много начальства всякого при дверях? Посмотрел на меня городовой сверху, усмехнулся. “Дурак, – говорит, – деревня… Что ты можешь, – говорит, – понимать? Это министр тут живет”. – “Министр? – говорю. – Это, значит, который генерал главный?” – “Дурак, министр и значит министр… Понял?” – “Так точно, – говорю, – понял. Что же, – говорю, – очень богатый, значит, министр? Тысяч, чай, сотню в год получает?” Опять улыбнулся городовой, говорит: “Дурак… эка сказал: сто тысяч… Подымай выше – миллион…” А тут гляжу, как раз зашевелились шпики, подают карету к подъезду, значит, Плеве поедет. Городовой говорит: “Ну, ну, проваливай, – говорит, – сукин сын, нечего здесь болтаться…” Я за мост зашел, стою, будто бы лоток поправляю, а между тем смотрю: Плеве едет… А то еще случай был: конный городовой как-то меня заметил. “Ты, – говорит, – что тут делаешь, сукин сын?.. Пошел вон”, – говорит. “Простите, – говорю, – ваше благородие, так что здесь очень весело торговля идет…” Ка-а-ак он закричит: “Разговаривать!.. Дворник!.. В участок его веди!..” Подскочил тут дворник с поста: идем, говорит… Пошли. За угол завернулись, я вынул целковый и говорю: “Возьмите, будьте добры, господин дворник, в знак уважения, и отпустите меня, Христа ради, я человек, – говорю, – маленький, долго ль меня обидеть?..” Дворник глянул на рубль, потом на меня. Рубль взял и говорит: “Ну, иди, сукин сын, да смотри: будешь еще в участке…”»

      Он рассказал мне еще, что положение табачника затрудняется не только преследованием полиции, но и конкуренцией других торговцев. Места на улице все откуплены, и приходится спорить с теми, кто издавна занимает их. Кроме того, торговец вразнос не имеет права останавливаться на мостовой: по полицейским правилам, он обязан беспрерывно находиться в движении. Он говорил, что наблюдать извозчику удобнее и легче. Он ссылался на пример другого товарища, который почти не встречал препятствий в своей езде по городу. Я повидался с последним и убедился, что у извозчика есть зато другая существенная помеха: у него была больная лошадь, и из трех дней два он не мог выезжать. Кроме того, ему постоянно приходилось возить седоков. Его наблюдение, поэтому, не давало почти никаких результатов.

      Наступил декабрь, а от Азефа не было