На железном ветру. Виктор Егоров

пап и мам.

      С каждой минутой, проведенной в обществе этого парня, интерес Михаила к нему возрастал.

      Вместе вышли на улицу, не сговариваясь, свернули направо.

      – Почему тебя целыми днями не видать? – спросил Михаил.

      – В конторе-то? Участвую в розыске иголки в стоге сена. Ужасно скучаю по злоязычной Симе и прочей интеллигенции.

      – Слушай-ка, Поль… Ты вот часто говоришь стихами – это само собою получается? Или сочиняешь?

      – Тренируюсь, – серьезно сказал Поль. – Всякое дело требует тренировки. А я люблю стихи…

      – И сам сочиняешь?

      – Ага.

      Михаил не знал: верить, нет ли. Люди, сочинявшие стихи, представлялись ему небожителями, недосягаемыми для простых смертных. К тому же, поскольку его знание поэзии ограничивалось стихами из старых хрестоматий, то большинство поэтов не вызывали у него интереса. Стихи были только частью учебной программы, которую следовало вызубрить, чтобы не получить двойку. Иного значения в его жизни они не имели.

      И вдруг на тебе… Свой в доску парень, да мало того – чекист… сочиняет стихи!

      Поль был в сапогах, и шаги его гулко бухали на пустой, слабо освещенной фонарями улице. В такт шагам он начал произносить какие-то слова. Михаил не разбирал их смысла, но звучали они резко, дробно, как барабанный бой. Невольно шаг его приноровился к этому рвущему, толкающему ритму, и вот уже оба не шли, а маршировали по гулкой улице, и Михаилу неожиданно стал доступен смысл барабанных слов. Это, как ни странно, были стихи…

      Глаз ли померкнет орлий?

      В старое ль станем пялиться?

      Крепи

      У мира на горле

                        пролетариата пальцы!

      Грудью вперед бравой!

      Флагами небо оклеивай!

      Кто там шагает правой?

      Левой!

      Левой!

      Левой!

      Поль кончил декламировать, а в ушах Михаила все еще звучало: «Левой! Левой! Левой!» и ноги шагали, подчиняясь колдовскому ритму.

      – Нравится?

      Поль замедлил шаги. Колдовство нарушилось, распался ритм. Михаил перевел дух. Испытывая чувство, близкое к благоговению, проговорил:

      – Здо-орово… Неужто?.. Поль, неужто это ты сам?..

      – Ну да, сам… Это Маяковский написал. Настоящий поэт.

      – Он еще что-нибудь сочинил?

      – А-а-а, забрало! – почему-то обрадовался Поль за Маяковского. – Слушай еще.

      Остановился под фонарем и, раскинув руки, будто собираясь обнять небо, на всю улицу возвестил:

      В сто сорок со-олнц закат пылал,

      В ию-юль катилось лето,

      была жара-а,

      жара плыла-а… —

      Поль не говорил стихи, а пел. Пел, запамятовав, должно быть, что на дворе два часа ночи, что находится на улице.

      Из-за угла вывернулся чоновский патруль – трое парней с винтовками, по виду – одногодки Михаила.

      – Граждане, предъявите документы, – хмуро попросил старший.

                            …само

      раскинув луч-шаги-и,

      шагает со-олнце в поле… —

      продолжал