Жизнеописание Михаила Булгакова. Мариэтта Чудакова

врачу беспрекословно, он же, относясь к ним трезво, как и сам Булгаков[33], обязан только их лечить и просвещать. В этом – пафос его жизни.

      Система монархического умозрения очевидна и в романе «Мольер». И мы, напечатав в свое время в «Русской мысли» письмо А. Н. Тихонова с отказом в публикации «Мольера», подробно анализировали глубоко запрятанный в подтексте письма ужас старого социалиста перед представленной ему рукописью убежденного монархиста – совершенно экзотической фигуры для слоя советских литераторов 1920–1930-х годов[34]. Не только официоз противился признанию этого факта – подспудное сопротивление ему российской либеральной среды ощущалось долгие годы.

      Много позже моя уверенность подтвердилась: во-первых, Е. Б. Букреев, встреча с которым была крайне важной для понимания духовной биографии Булгакова, рассказал мне об умонастроении Булгакова-гимназиста; во-вторых, в 1987 году я увидела первую публикацию Булгакова в «добровольческой» газете осени 1919 года, где шла речь о «безумстве дней мартовских» 1917 года. Так что монархизм героев «Белой гвардии» оказался все-таки «автобиографичен».

      7. Печатный обзор архива Булгакова: 1976 год

      В 1971 году, заканчивая обработку архива писателя, составившего 69 архивных «картонов», я приступила к подготовке обзорной статьи – непременной завершающей части обработки новопоступившего архива. Обзор предназначался для ежегодника «Записки Отдела рукописей». Это был достаточно строгий жанр, имевший главной целью описание рукописей – рассказ о содержимом архива, ставшего обработанным фондом. Если речь шла об архиве писателя, писать о его творчестве и биографии не предполагалось: достаточно было отсылок к соответствующим монографиям. Мне отсылать было не к чему. Статья под названием «Архив М. А. Булгакова: материалы для творческой биографии писателя» (посвященная «Памяти Елены Сергеевны Булгаковой», скончавшейся в августе 1970 года) начиналась так: «Историко-литературное изучение творчества М. А. Булгакова (1891–1940) находится сейчас на начальном своем этапе; не воссоздана даже в самом общем виде хронологическая канва жизни и литературной работы писателя, неизвестна творческая история его произведений; нет сколько-нибудь полной библиографии». Часть этих задач пришлось решать в рамках обзорной статьи; она получилась в четыре раза больше стандартного объема. Не менее важной задачей представлялось полное отсутствие официозных оговорок, уже укоренявшихся, – о писателе, «не сумевшем понять» и т. п.

      31 января 1974 года коллегия главной редакции общественно-политической литературы Госкомиздата вынесла решение «О содержании „Записок Отдела рукописей ГБЛ“». Рукопись 35 выпуска, в состав которого входила моя статья, была оценена как подготовленная «без надлежащей идеологической оценки архивных материалов». Среди пунктов решения был и такой: «Признать идейный уровень рукописи М. Чудаковой „Архив М. А. Булгакова“ неудовлетворительным и не соответствующим

33

 «Булгаков совершенно чужд народопоклонству, традиционно присущему русской интеллигенции, – и в этом обособлен от нее» – слова в «Жизнеописании…», давно ставшие общим местом и повторяемые многими, в 1988 г. были, не побоимся сказать, маленьким открытием.

34

 «И понял окончательно, что произошло…»: О жизни и посмертной судьбе Михаила Булгакова // Русская мысль. 1991. 17 мая. Впервые это удивление А. Н. Тихонова прорефлектировано было печатно именно в нашей публикации в 1991 г. – то есть еще при советской власти, в годы Перестройки. Позже биографы Булгакова обнаруживали знакомство с этой работой, но почему-то без ссылок на нее.