Сибирская любовь. Екатерина Мурашова

ветка,

      серебряная клетка.

      А в ней горит, как свечка,

      влюбленное сердечко.

      Ветка тихо покачивалась, и ослепительный свет пробивался сквозь листья. Не надо бы ей качаться… все так неверно, хрупко, – одно движение, даже вздох, и…

      Вот ветка подломилась,

      и клетка наклонилась.

      Ах, если оборвется,

      Сердечко разобьется.

      Что за чушь? Зудит над ухом, переливчато, тревожно. Комары это. Всего-то навсего. А тоненький голосок, старательно выводящий дурацкую песенку про разбитое сердце – девчонка-нищенка… Была такая в Инзе. С паперти ее гоняли, она вставала обычно у церковной ограды или на углу возле кондитерской. Маменька, глядя на нее, испускала тяжкие сочувственные вздохи и вытаскивала денежку – полкопейки, не больше. Где она теперь, эта девчонка?..

      Серж осторожно перевел дыхание – почему-то ему казалось, что сверканье с ветки и впрямь может обрушиться. Хотя уж ясно было, что никакого там нет пылающего сердца, а просто – солнце просвечивает сквозь хвою. Яркое, теплое. Так покойно смотреть на него, и так сладко пахнет живой смолой… Век бы не поднимался. Однако – надо. Если, конечно, получится. Что-то ведь такое с ним произошло?..

      Он закрыл глаза, вспоминая. Кажется, он ехал. В нелепой квадратной колымаге с деревянными сундуками вместо сидений. А до этого было что-то еще… Да – поезд. Тонкая угольная пыль, волглые простыни, тоскливый, нечеловеческий какой-то запах железной дороги. Текучие сырые тучи за окном. Пока тащились через Урал – лило без остановки, и на станциях лучше не выходи: мерзло и гнусно.

      …Пейзаж за окном оставался унылым, колеса постукивали на стыках рельсов, и мерно мотался в стакане с подстаканником крепкий, почти рубиновый чай. Ложечку Серж вынул и положил на салфетку горсткой вверх – уж очень раздражало ее однообразное позвякивание об стенки стакана.

      Еще поглядел в окно – болото вдоль насыпи, чахлый лесок, ворона на вершине мертвой ели, никаких признаков человеческого жилья.

      «Куда я еду? Зачем?»

      Вспомнились слова Никанора, неодобрительно сказанные, пока ехали на извозчике к Николаевскому вокзалу.

      – Что барин, уезжаем теперича? Не пришлось в Питербурхе-то?

      – Заткнись, дурак. Не твое дело.

      – Знамо, не мое. Но это уж как водится – «батюшко Питер, бока-то повытер»…

      – Сказал же – заткнись! Чего пристал?

      – А то! Вижу, что вы, Сергей Алексеевич, сами себе не ндравны, вот и хочу разобрать – так ли делаем, что прочь едем?

      – Так, так! Нельзя иначе. А что за зверь «не ндравны»?

      – Ну не ндравитесь вы теперь сами себе…

      – Эк, приметливый, – усмехнулся Серж. – А что ж делать?

      – Я-то почем знаю? – Никанор развел руки.

      – То-то и оно, – назидательно поднял палец Серж. – Я и говорю: заткнись,