Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы. Себастьян Родригез-Иньюригарро

пидемию.

      ***

      Сначала было почти забавно – в том смысле, что набор элементов не делал жанра.

      Безобидный директор говорил по-фермерски, одевался по-фермерски и рыжеватую небритость имел соответствующую; учителя составляли эффектный контраст с начальством: они были, что называется, рафинированные, каждый по-своему, и притом нагло халтурили, не внушая дисциплинарного оцепенения ни видом, ни делом; воспитатели в целом никого не воспитывали – единичные поползновения имели место, но не имели потенциала.

      То есть санитарного инспектора с квакерской шляпой и лысеющими висками отчаянно не хватало, но он приехал, и хватило с лихвой.

      «Как мало надо, чтобы всё испортить, – записал Ил на полях учебника истории, а потом добавил: – Нам обещают р-е-ф-о-р-м-а-ц-и-ю. Походу, стены побелят, лепнину посшибают, статуи святых отправят добывать соль за латунную мелочь. Говорят, мы столкнулись с реальностью, но это неправда: реальность ускользает как никогда прежде, а Квакер – нереальный олух, даром что кругом непробиваемо прав. Быть олухом включено в его амплуа. Чего мне никогда не понять, так это зачем люди в здравом уме и твёрдой памяти берутся играть малопривлекательные роли. Насчёт здравого ума и твёрдой памяти Андерсен бы со мной не согласился. Я знаю, что сплю и брожу по тропам фантасмагорий, но Квакер из тех, кто уверен, что бодрствует. Так кто из нас смотрит на вещи трезво? Думаю, они с Нелли сойдутся. Какая чушь, боже мой, какая отборная ерунда… Зачем я в этом участвую».

      Слово «квакер» приклеилось. Многие думали, что Ил произвёл экспресс-обозначение от приписываемого лягушкам и жабам «ква»: инспектор ведь действительно булькал, хотя не всегда, а только под гнётом ораторского возбуждения – в остальное время речь интервента не оживлялась факультативными звуками.

      Да, прижился не «Санитар», а «Квакер», из чего следовало, что до реформации интернатская поросль отождествляла себя с лягушатником, а не с психушкой. После реформации стало совершенно не важно, с чем они – каждый в отдельности – себя отождествляли.

      Говоря откровенно, что-то пошло не так гораздо раньше, чем объявили вшивую эпидемию.

      I. Нулевой километр

      1. Как на острове

      Ил никогда не мог объяснить, как и зачем очутился где бы то ни было. Но гулкое здание с ажурным остовом колокольни его до поры устраивало, хотя концепция интерната вызывала иронию – лёгкую, неуловимую, неотступную.

      «Самоиронию», – уточнял он в дневниках, которыми становились казённые тетради в линейку и клетку, трухлявые библиотечные книги и присылаемые из центра учебники. Последние пахли клеем и спиртом, но типографской краской почему-то не пахли.

      Позади главного корпуса чернел овраг, при затяжных дождях превращавшийся в пруд – вода в нём имела почвенный цвет жжёной умбры, а на вкус была солоноватой и медной.

      Дуло с трёх сторон света, но пожизненно с моря, оно же пропитывало траву и стены.

      Воспитатели говорили, что боятся оползня, обрушения колокольни, наводнения.

      Кто-то из учителей шутил: «Закольцуем овраг, будет ров».

      «В центре нас не поймут», – ответил директор навскидку через полвека.

      «Можно подумать, сейчас понимают», – возразили ему.

      Овраг не закольцевали: контуры мира вообще старались без нужды не тревожить.

***

      «Могли бы соль добывать, а регион в упадке: спасибо тем, кому до фени…", – эта фраза была колокольчиком. Звяканье знаменовало, что приближается воспитательница Нелли.

      Андерсену хватило одного «дзинь».

      «А вам-таки хочется засунуть отроков в шахты?», – рявкнул он страшным шёпотом.

      Нелли возмутилась: она считала, что заменяет обездоленным очаг родного дома, а «засунуть в шахты» не звучало по-матерински.

      Язык колокольчику она, конечно, не вырвала, но с тех пор, завидев Андерсена, поджимала губы и стоически молчала, не считая тех случаев, когда по забывчивости сотрясала воздух: подлинное безмолвие было одним из навыков, которые Нелли так и не созрела освоить.

***

      Жили на отшибе: в глуши, в захолустье.

      «Как на острове», – говорил учитель истории и, кажется, радовался.

      «Как в ссылке», – вздыхал преподаватель языка и словесности.

      «На полном самообеспечении», – почти не преувеличивал директор.

      «Натуральное хозяйство, чтоб его…", – кашлял в кулак заведующий столовой.

      – По-монастырски, – однажды хихикнул Ил.

      – Твои бы шуточки в мирное русло, – фыркнул в окно учитель истории и не позволил себе постучать по столешнице парты.

      Зря не позволил: квакера совсем не ждали, а он явился.

***

      Газеты из центра выписывала только воспитательница Нелли. Радио не работало: проводку закоротило давно и с концами.

      Нелли взяла бы на себя обязанности подавшей в отставку