Закон забвения. Роберт Харрис

словно замерзло. Нэйлеру пришлось засунуть руки в карманы и притоптывать, чтобы ноги не онемели. Наконец в полумиле к югу колокол аббатства пробил девять часов. Старая рана в бедре болела так, как если бы кость скребли ножом. Голова у него сделалась пустой, как небо, – остались только боль в ноге, холод и ужас. Прошел еще час. Он насчитал десять ударов колокола, вскоре после чего послышался отдаленный барабанный бой, доносившийся откуда-то сзади, со стороны парка Сент-Джеймс. То был размеренный похоронный ритм. Спустя несколько минут он прекратился.

      Нэйлер посмотрел направо, на ворота Холбейн. Поверх их арки крытый переход вел через улицу к Банкетному дому. За разделенными поперечиной окнами появились фигуры: сначала солдаты, за ними невысокий со знакомым профилем мужчина, который обернулся на миг, окинув взглядом толпу и эшафот, следом пара священников и, наконец, опять солдаты. В тот момент, когда он его узнал, весь воздух словно покинул тело Нэйлера. Мгновение спустя процессия скрылась. Но другие тоже ее видели, и из уст в уста передавали: «Он здесь!»

      Но ничего так и не происходило. Пробило одиннадцать. Двенадцать. С каждой утекающей минутой надежды Нэйлера оживали. Слухи о причинах отсрочки бурлили в толпе. Говорили, что Палата общин ведет прямо сейчас дебаты и отменяет приговор, что король согласился отречься в пользу сына, что голландцы предложили уплатить полмиллиона фунтов в обмен на помилование. Нэйлер пытался не думать о том, что происходит в голове у короля, сидящего в Банкетном доме. Само по себе омерзительно отрубать человеку голову, но куда более жестоко затягивать агонию.

      Наступил и миновал час дня, затем, незадолго до двух, началось шевеление. Открылось окно, через него просочилась цепочка солдат с офицерами, следом показались палач и его помощник, облаченные в длинные черные плащи из шерсти и черные штаны. Лица их были спрятаны за черными масками в окружении плохо сидящих седых париков и фальшивых бород. Тот, что пониже, нес топор, положив длинную рукоять на широкое плечо. За ним появился епископ с раскрытым молитвенником.

      Король выступил из окна последним – хрупкая фигура с непокрытой головой, ростом всего пять футов и три дюйма. Но держался он даже в эти последние минуты в привычной своей манере – так, что его можно было принять за великана. Король направился прямиком к низкой колоде, и было очевидно, что он выговаривает офицерам за это оскорбление его достоинства: ведь ему придется умереть, лежа на животе. Те переглянулись и покачали головами. Король повернулся к ним спиной. Достав из-под плаща клочок бумаги, он подошел к переднему краю эшафота. Обвел взглядом пехотинцев, кавалеристов и толпу за ними. Видимо, Карл понял, что слов его никто не услышит, поэтому вернулся на прежнее место и зачитал свою речь перед офицерами. Нэйлер ничего не разобрал, но на следующий день отпечатанную речь можно было купить на половине лондонских улиц. «Если бы я позволил себе вступить на путь произвола, меняя все законы силой меча, то не стоял бы