Загадки, тайны, память, восхищенье…. Б. Р. Мандель

фольклоре Ирана, Афганистана, Таджикистана этот, чаще всего любовный, куплет широко распространен, как те самые наши частушки. Они пелись и декламировались юношами и девушками, легко запоминались, имея уникальную по простоте и легкости запоминания рифму (аааа или ааbа), становились популярными не только благодаря этому, но и меткости выражений и привычными образами. Уже при жизни Мастера рубаи вызывали массу подражаний, да еще каких! Очертить границы творчества самого Хайяма уже просто невозможно, ибо не знаем мы точно, что начертано пером великого (часто на полях научных трудов) или брошено в воздух на пирушке, а что сотворили до него или после… Думают над этим ученые, называют нам разное количество подлинных, хайямовских рубаи, составляющих нынешнее ядро красиво издающихся бесчисленных и разных по «толщине» сборников под названием «Рубаи Омара Хайяма».

^{Подарочные издания Хайяма просто уникальны}

      Можно, конечно, сосредоточившись, найти точеные и точные, звенящие, как натянутая струна, разящие, как яд гюрзы, скептические, дерзкие, иронические, философски весомые строки, которые никем иным, наверное, не могли бы быть написаны, ведь только Хайям сумел расширить и обогатить народную песенную форму этих странствующих четверостиший такой глубиной, такой кажущейся невозможной способностью разговаривать с самим Богом на мировоззренческие темы, используя всего четыре строчки!..

      В этом замкнутом круге – крути не крути

      Не удастся конца и начала найти.

      Наша роль в этом мире – прийти и уйти.

      Кто нам скажет о цели, о смысле пути?

      Сколько горечи порой звучит в этих словах, сколько хочется узнать и понять!..

      Люди тлеют в могилах, ничем становясь.

      Распадается атомов тесная связь.

      Что же это за влага хмельная, которой

      Опоила их жизнь и повергнула в грязь?

      Был ли в самом начале у мира исток?

      Вот загадка, которую задал нам Бог.

      Мудрецы толковали о ней, как хотели, —

      Ни один разгадать её толком не смог.

      Острый ум Хайяма сумел создать как бы заново эту удивительную, гибкую форму, вместившую в себя все – от тоста до любовной записки, от эпиграммы (в том числе и на себя самого) до молитвы, от афоризма до формулировки законов философии…

      Он с полным основанием мог сказать о себе:

      Я познание сделал своим ремеслом,

      Я знаком с низшей правдой и низменным злом,

      Все тугие узлы я распутал на свете,

      Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.

      А до какого резкого тона поднимается Хайям, осуждающий ханжество во всех его проявлениях! Несправедливые судьи и стяжатели, злокозненные визири и тайные развратники, лжефилософы и мусульмане-ортодоксы! Трепещите! Дерзкий язык Хайяма разит без промаха!

      Тот усердствует слишком, кричит: «Это – я!»

      В кошельке золотишком бренчит: «Это – я!»

      Но едва лишь успеет наладить делишки

      Смерть